Начало жизни - страница 13

— Ну, так как же? — Велвел поднимает свое усталое лицо к Лейтесу. — Где ремни?

— Боже мой! — Лейтес начинает бегать по лавке. Глаза его воздеты к потолку. — Боже мой, он сделает меня нищим!.. Откуда у меня ремни? Клянусь тебе, Велвел!..

— Перестаньте клясться! Не люблю ханжей. Полмельницы стоит. Не выводите меня из терпения, — говорит тихо Велвел.

— Но мне, — Этеле складывает губы бантиком, — мне-то вы верите, товарищ Ходорков? Ми-ша, — хнычет она, — что же ты ничего не скажешь, Ми-ша!

Но аптекарь лишь разводит руками:

— Что же я могу сказать?

Велвел даже не глядит в их сторону.

— На улице жара, реб Нохем! — говорит он и втягивает воздух носом, точно ощутил какой-то неприятный запах. — Вы начинаете портиться, Нохем…

При словах «вы начинаете портиться» Лейтес делает несколько шагов к Велвелу. Очень уж не хочется ему сесть в подвал.

— Ладно, Велвел! — вскрикивает он и вновь вздевает глаза к потолку. — Я, конечно, ремней не брал, видит бог, но у меня есть еще несколько штук запасных… Что ж, ладно… Не будем ссориться, Велвел.

— Ох, и мошенник! — Это в дверях появился Бечек.

Из-за его спины выглядывают любопытные. Поднимается смех, сразу становится шумно.

— Марш! — вскипает Велвел и выталкивает всех из лавки. — Вон! — гонит он меня.

— Мне нужно к Этеле! — упираюсь я.

— Пошел вон, выродок! — орет на меня Нохем Лейтес.

— Папочка! — заступается Этеле. — Как тебе не стыдно? Какой чудный мальчик! — говорит она аптекарю по-русски и наклоняется ко мне.

Лицо ее — у самого моего лица, две продолговатые золотые сережки болтаются у моего носа. Она покачивает головой, улыбается мне, ее белые зубки чуть сверкают.

— Что тебе, дорогой мальчик?

— Тетя Этеле! — Мне радостно, что она говорит со мной так ласково. — Степа велел передать, что он ждет тебя сегодня вечером у ограды старого кладбища.

Но что это с Этеле? Лицо у нее вытянулось и пошло пятнами. Она закатывает глаза. Она кричит по-русски: «Боже мой!» — и шатается. Аптекарь становится красным как рак и подхватывает ее. Меня волокут к двери и выталкивают вон. Я не понимаю, в чем дело, и реву. Кто-то влепил мне оплеуху.

— За что обижаете ребенка? — кричит ворвавшийся в лавку Бечек. — Чтоб вам пропасть! Это вам не старый режим! — Он подхватывает меня на руки, мчится через шоссе и швыряет в фургон. — Но-о! — Бечек вскакивает на козлы и, щелкая кнутом, гонит лошадей. — Плюнь на них!.. — утешает он меня.

Дребезжа колесами, фургон весело мчится по местечку.

Я не единственный ребенок в нашей семье, у меня есть еще брат. Его зовут Арон, и учится он в далеком красивом городе.

Отцу очень хочется, чтобы он получил образование.

«Пусть хоть Ара не мучится! — часто говорит отец, прикусывая при этом бороду и поднимая глаза к низкому потолку. — Из Ары будет толк», — добавляет он, и его глаза делаются счастливыми.

Но Ары все нет и нет. Отцу кто-то рассказал, что Арон уже не учится. Но почему он тогда не приезжает?

Мама уже не раз плакала.

Велвел Ходорков, потрясая кулаками, кричал недавно на митинге, что революция в опасности. И многие ушли на фронт против Петлюры. Даже сестра Велвела, Голда Ходоркова, и та ушла. Уже несколько дней не видно Бечека. Говорят, Велвел выдал ему пару сапог, и Бечек тоже отправился на фронт.

Велвел говорит, что все должны пойти на фронт, бить Петлюру.

Из-за Петлюры Ара и не может приехать.

Между нами и Арой легли поля и луга, встали леса. Между местечком и городом деревни и деревни. Идет война. Большевики дерутся с петлюровцами. Вот почему Ара не может к нам приехать.

Мне очень хочется, чтобы он наконец вернулся. Он всегда привозит мне что-нибудь. Он учится в гимназии, у него блестящие пуговицы. Если б я был Арой, я тоже не ходил бы в хедер, дрался бы, стрелял из ружья и скакал на лошади.

Все теперь дерутся и все стреляют.

Я страшно люблю лошадей и войну. Отец уже не раз драл меня за это.

— Ума не приложу, — говорит отец и хлопает себя рукой по лбу, — откуда у мальчишки страсть к войне? Откуда? — спрашивает он меня. — У других дитя в восемь лет уже человек, а у меня — бездельник!.. Слышишь, Лея? — обращается отец к матери. — Зато Арик, дай ему бог здоровья, у нас совсем другой ребенок.