Начало жизни - страница 15
Что-то новое, непонятное, большое надвигается на наше местечко.
Но отец боится. Он не хочет, чтобы Ара впутывался в эти дела.
— Лея, — кричит он маме, — у нас в доме все пошло кувырком!
При Аре, однако, он этого не говорит. Мне кажется, он начинает его побаиваться. И я уже перестал бояться отца.
Ара ему как-то даже сказал:
— Папа, ведь ты уже, кажется, не ребенок!
Они вовсе не в ссоре. Ара даже посмеивается. Размолвка у них вышла из-за меня. И не столько из-за меня, сколько из-за опиума. В жизни не видел я опиума. Опун[2] у нас растет, это да, сколько угодно. Но никакого опиума нет.
Из-за опиума и хедера они и рассорились. Аре не нравится, что я хожу в хедер. Мне это тоже не нравится. Но что я могу поделать?! Дома творится что-то страшное, если я не отправляюсь в школу.
А чего я там не видел? Посмотрели бы вы на нашего учителя! Маленький, щупленький, семенит ножками, совсем ничтожный, а настоящий разбойник. Как хватит своей костлявой веснушчатой рукой — ух, и больно же!
Больше всего достается Зяме. Зяминого отца убили на войне, никто за Зяму не платит, вот учитель и лупит его. Но в последнее время он стал бояться бить Зяму. Тот так орет, что под окна сбегается народ. Правда, кричит он не от боли, а так просто, по привычке. Оплеухи его не трогают.
Как-то учитель закатил ему здоровенную затрещину. И вот Зяма наморщил нос, разинул рот и давай реветь благим матом. Представьте, как раз в этот момент открылась дверь и вошел наш комиссар Ходорков, а за ним мой брат Ара.
Зяма на минуту примолк, затем набрал побольше воздуху и так заревел, что у меня зазвенело в ушах.
— Я, кажется, сказал, чтоб было тихо! — крикнул Велвел. — Ни звука больше!
Зяма, точно никогда и не плакал, мазнул обеими руками под носом и смолк.
Учитель весь съежился и забился в угол. Я никогда раньше не видел, чтобы он кого-нибудь боялся. Жена его как стояла у дверей, так и застыла.
— Реб Янкев-Лейб, говорил я вам или не говорил? — Велвел присел на край стола. Глаза у него красные, усталые, видимо, он не выспался. Он сидел и разглядывал носки своих сапог. — Вы принимаете меня, наверно, за мальчика? Ну-ка, возьмите чернильницу и лист бумаги! — приказал он учителю и обернулся к его жене. — Садитесь, не бойтесь!
Ара тоже присел и стал что-то записывать.
Учитель моментально схватил перо и лист бумаги. Руки у него дрожали.
— Пишите! — приказал ему Велвел: — Я…
— Я, — повторил за ним учитель и написал это слово.
— Янкев-Лейб…
— Янкев-Лейб…
— Даю эту подписку…
— Подписку…
— Ревкому…
— Ревкому…
— Что больше не буду…
— Не буду…
— Забивать детям головы…
— Головы…
— Опиумом…
Учитель вытаращил глаза и стал скрести ручкой у себя в голове.
— Чем?.. Как ты это называешь? Что вы такое говорите, прошу вас, реб Велвел?
— Какой я реб Велвел? — гаркнул Ходорков. — Пишите: опиумом… религии… А вы, ребята, марш по домам!.. Конец хедеру!..
Выйдя на улицу, я стал ощупывать свою голову. Очень хотелось мне узнать, чего учитель мне туда напихал. Зяма раскрыл рот и стал вертеть головой во все стороны.
— Конец! — крикнул я, влетая домой, и тут же осекся.
Дома было мрачно и неспокойно. У нас сидел дядя Менаше, который вечно поглаживает свою бороду, хотя ее у него почти нет. Он кричал, что, если бы у него был такой сын, как Ара, он лучше сразу похоронил бы его и справил бы поминки по покойнику; что Ара сделает несчастным весь дом, что всех нас перебьют… Потому что ждут какую-то банду.
— Нет хедера! — сказал я немного тише. — Конец!.. Учитель расписался при Велвеле и Аре, что он набил нам в головы… Хоть убей, не вспомню, что… Опун! — выпалил я.
— Что? — Отец сделал такие глаза, точно его ошпарили кипятком.
— Опун… Нет хедера!..
— Хи-хи-хи… — раскудахтался дядя. — До чего же мы дожили! Прямо с ума сойти! Взять старого человека и выдумать про него какой-то опун…
— Что за опун? — кричит отец.
Но убейте меня, если я знаю, что это такое.
В комнате темнеет, мама зажигает каганец. Я его сам сделал: выковырял серединку из картошки, налил масла, скрутил из ваты фитиль — и вот она, «молния», готова.
Каганец разгорелся. Скрипнула дверь, и вошел Ара. Таким я его еще никогда не видел. На нем сапоги, на левой руке шинель, на плече ружье, за спиной вещевой мешок.