Над Кубанью. Книга первая - страница 11

Вынув из борща кусок мяса, всунула в торбу и, оправляя под платком волосы, отправилась к погребу… Миша спускался с чердачной лесенки, держа под мышкой белолапого кота.

— На горище нашел, — весело заявил Миша, — Ты куда? за молоком? опять навяжешь глечик? Не надо, мама. Берегись с ним… Я лучше в мешок кота всуну.

Мальчишка был в паутине и пыли. Кот, ничего не подозревая, безмятежно мурлыкал, то вбирая, то выпуская из розовой пленки белые когти. В мешок полез неохотно. Когда же мешок был завязан — заметался и замяукал.

— Теперь не уйдешь, — торжественно определил Миша. Он выехал на улицу, держа мешок на отвесе.

Мать, заперев ворота, крикнула вдогонку:

— В бурьяны его, шкоду! Мышей не ловит, только вершки охватывает.

В степь возвращались гуртом. Сенька поджидал их на выезде у кладбища. Пристроившись, он оделил всех мочеными яблоками. Ехал, помахивая ногами, нарочито желая обратить внимание на потрепанные опорки, подвязанные шпагатом.

— Павло наделил, — похвалился он, — вернулся как раз со второй возки с кукурузой, вместе с Любкой. Заметили — ноги в цыпках да подсадинах, обужу приволокли. Теперь я кум королю, сват министру.

Рябоватое лицо Сеньки сияло удовлетворением. Кусая яблоко боковиной рта, он улыбался, показывая щербатый зуб.

— А кнутяги попало? — съехидничал Мишка.

— Ну и попало, — хмыкнул Сенька. — Я угинался. А вот когда черт пузатый кулаком по шее зацепил, куда от кнута тяжельше показалось, будто молотом жахнули, во тебе крест, до сих пор в ушах шумит. Я уж Павлу не жалился, а то он старого черта на кишмиш бы разделал. Перфилиха тоже штуковина. Павлу обещала харч навязать, какой в ночном положен, а уехали Павло с Любкой, горбушкой захотела отделаться. Да и горбушка-то мало что зуб сломаешь, а и чуток цвелая.

— Может, хлеба не было, — посовестил Миша, — так и у нас бывает.

— Кабы не было, а то при мне хлеб вынула… Говорит: «Ты там обжиреешь — и вовсе коней не укараулишь». — Сенька длинно-залихватски сплюнул. — Только она не на такого дурака напала. Забратовываю я коней под сараем, зырк в угол — курица несется. Огляделся я да как сигану на нее, всем телом прикрыл, чтобы шум не подняла, бо курица, коли не донесется, становится какой-ся чумовою.

— Что ж она тебя за пупок не клюнула, а? — спросил Миша, не совсем доверяя охочему до выдумок приятелю.

— Клюнула?! — Сенька скривился. — Такое скажешь. Говорю ж тебе, что я на нее, как лютая тигра, кинулся, вот только не постерегся, только пять яиц осталось да болтняк, а с трех осмятку сделал. Открутил несушке голову да в мешок. Выбрался тихом-михом с сарая на огород, за бузиной да за тутовником пролез и сунул в; мешок под загату, думаю: ехать буду, подцеплю с ходу.

— Подцепил? — спросил живо заинтересованный Мишка.

— Слухай все по порядку. Ты ж Луку знаешь, беспокойный он, вот и тут крутится по двору, как сатана на бечевке, все наказывает, чтоб коней лучше кормил да поил. А я его краем уха слухаю, а у самого думка: чи не стибрит мою курицу Рябко-кобель, больно уж он ко мне принюхивался. Подъезжаю, ан так и случилось, курицы под загатой нету. Я туда, сюда… Гляжу, а посеред огорода Рябко рычит, мой чувал кудлатит. Кабы чувал не такой крепкий, пропала бы курица. Кобель жует курицу сквозь мешковину, а прогрызть кисло ему. Бросил я коней, кинулся к Рябку, силком отнял чувал да обратно, а кони, меня не дожидаясь, опять домой повернули. Прицепил чувал за акацину, а сам за ними, тпр-р-ру, кричу, а кони все шибче и шибче, только пыль из-под копыт, в ворота уперлись…

Угадывая нетерпение друга, ожидавшего развязки его приключения, Сенька хитро оборвал рассказ на самом интересном месте.

Ехали по выгону. Вдали холмисто маячил полуденующий яловник Меркула. С полей возвращались мажары с кукурузой. Не было зноя, и волы степенно помахивали тяжелыми махрастыми хвостами. У налыгачей чаще шли женщины, редко попадались казаки, то были либо раненые, отпущенные на побывку, либо непригодные к строю. Война повыбирала с кубанских станиц казаков, осень семнадцатого года и свобода ничего не дали. Приходили с фронтов солдаты, а казачьи дивизии держали под ружьем предприимчивые мятежные генералы, подтягивали к революционным центрам, думая в удобный момент залить пламя революции лавой надежных полков.