Над Кубанью. Книга первая - страница 37
Меркул неодобрительно покачал головой.
— Фронтовика пороть надумали, — глухо произнес он. — Вот тебе и новый царь Лаврентий Корнилов. Свобода! От штанов свобода…
Шульгин прошел расступившуюся толпу, остановился возле лавки, угрюмо оглядел ее, снял бешмет и лег животом вниз, уткнув лицо в ладони.
Батурин, несколько смущенный такой неожиданной покорностью, развязал ему очкур и стянул шаровары к голенищам. Из Степанова кармана выпала ложка. Лука поднял ее, внимательно оглядел и опасливо переметнул взгляд на лежащего.
— Положи, — лапаешь, — не поднимая головы, сказал Шульгин, — не отскребешь потом коросту…
Этот тон, презрительный и уничтожающий, вывел Батурина из короткого смущения.
— Начинаем, — скомандовал он.
Дневальный выбрал лозу, поплевал на руки, потер ладони.
— Сколько? — спросил он, виновато глянув на людей.
— Двадцать пять, — поспешно ответил Лука и что-то шепнул подошедшему Ляпину. Тот понимающе кивнул головой, исчез. — Ну, начали.
— Стой! — крикнул кто-то из толпы.
Лука и тыждневой обернулись. К ним подходили группой фронтовики, сидевшие на батуринской линейке.
— По чьему веленью? — спросил Лучка, шевельнув раненой рукой в сторону распластанного Шульгина.
— По приговору станичного сбора, — недружелюбно буркнул Лука. — Ну, давай, что ж ты закис!
Казак взмахнул лозой. Прут свистнул и легко опустился, оставив на теле незначительную красную полоску.
— Давай хлеще! — заорал Лука.
— Можно хлеще, — подмигивая Лучке, произнес казак и также схитрил.
Фронтовики дружно засмеялись. Лука вскипел. Оттолкнул плечом казака, закричал:
— Ляпин, давай горячие!
Вахмистр появился с двумя кнутами. Приговоренный поднял голову.
— Кнутами нельзя, — тихо произнес он. — Не сметь кнутами. Нету казацкого обычаю кнутами.
— Лежи, не оборачивайся, — подвязывая веревки, успокоил Лука, — ничего ты не смыслишь. Кнут мягче. Начинай, Тимоха.
Ляпин замахнулся, и на спине, наискось через позвоночник, вспух кирпичный рубец.
— Вот это наказание, — вызывающе крикнул Лука.
Кнуты засвистали в воздухе. Лучка рванулся вперед, но его удержали друзья.
— Не кидайся с голой рукой, да еще с одной. Разом отдерут.
Люди молчали, наблюдая, как на их глазах подвергают позорному наказанию одностаничника. Суровые нравы казачьей вольницы, перешедшие в современность из глубины веков, приучили к покорному выполнению общественных приговоров, какие бы они ни были. Всякая непокорность каралась настолько решительными и беспощадными мерами и так осуждалась в самом быту и военном товариществе, что редко кто осмеливался поднять голос против подобного варварства. Сегодня наказывали Стапана Шульгина. Был ли он виновен перед товариществом? Безусловно нет. Большинство не чувствовало вины опрокинутого на посмешище и пытку казака, ведь слово, брошенное им, было доходчиво, близко и понятно, но никто не посмел вступиться за него, ибо это противоречило бы неписаным законам войска. А к другим законам, законам революции, казаки только-только подходили, ощупью, еще не зная их силы.
Меркул, увидев, что Ляпин направился с кнутами к месту порки, остановил его, крепко дернув за плечо.
— Кнутами нельзя.
— Можно, — Ляпин скривился, — чуть руку не оторвал, бирюк…
Яловничий кинулся к сборной и, растолкав народ, не пускавший его внутрь, подлетел к генералу. Гурдай опешил. Карташев схватился за кобуру.
— Как же так? — прокричал Меркул. — Обычай нарушают…
— Какой обычай?
— Кнутами Степку Лютого порют… Цыганскую наказанию придумали.
Гурдай приподнял плечи.
— Иван Леонтьевич, что там у вас?
— Сейчас выясним, — отмахнулся Велигура и, зацепив Меркула за рукав, торопливо зашагал из сборной.
Степана уже отвязали. Он, хмуро поглядывая, пил из ведра воду, клацая по железу зубами и обливаясь. Кнутов не было. Батурин со смиренным видом укладывал один к одному дымчатые скользские прутья.
Атаман подозвал Луку, и они все трое направились к правлению.
— Завсегда какую-нибудь хреновину придумаешь, — ругался Велигура, — ничего утаить не можешь, все хвалишься.
— Чего вы, Иван Леонтьевич? — удивлялся Лука. — Вы думаете, как Батурины с форштадту, так над ними можно как хотишь куражиться. У меня сам генерал родыч.