Над Кубанью. Книга первая - страница 51

— Здравствуй, бабушка.

Кого пропускает она, отвечая на приветствие, а кого задерживает.

— Ну-ка иди, иди ко мне, милый, — подзывает она грубым голосом, — ты что ж это жену колотишь? Что ж, думаешь, детям своим вторую мать сумеешь найти? Не найдешь, не разыщешь.

Уходит от нее пристыженным здоровенный казак, чешет затылок, размышляя над словами Шестерманки.

Или берет она за рукав богатого казака, живодера и скупца:

— Пошли-ка, Илько, чувал размолу Ипатовой вдовке. Пятеро детей, тяжело жить… Как не стало мужика — вроде правую руку отрубили.

Скуповатый казак скрепя сердце везёт вдове муку, боясь, что не сделай он этого, ославит его Шестерманка и засмеют детишки на улицах.

А когда у одной робкой женщины умер муж, оставив кучу ребятишек, а за долги по приговору мирового судьи забрали все у вдовы, а после и хата сгорела, Самойловна помогла ей. Она выпросила подводу, проехала по всей станице и собрала на погорелое все, что нужно, да мало того, сама ей новую хатенку оштукатурила, а деда своего заставила сложить печь и укрыть крышу саломахниским очеретом.

Где-то громили евреев, черные силы царизма обрушивали народный гнев на неповинные головы, а здесь, в одной из кубанских станиц, жила еврейка Шестерманка, окруженная всеобщим уважением и почетом. Была она явным укором режиму погромов и провокаций, каждым днем своей жизни доказывая, что в глубинах русского народа нет антисемитизма, что диким и нелепым казалось бы обвинить Акулину Самойловну в принадлежности к другой нации. Смрадный воздух национальной вражды шел оттуда, от вельможных верхов. Подходило время, когда сами рабочие и земледельцы под руководством большевистской партии должны были установить на земле законы национального равноправия.

У дедушки Харистова уже сидели Ивга, Петя и двое мальчишек, в которых Миша сразу же узнал драчунов, чуть не избивших его у яра. Они исподлобья взглянули на вошедших, переглянулись и улыбнулись. Миша нерешительно остановился у порога.

— Может, тут нам делов нету? — тихо спросил он Сеньку. — Гляди, городовики.

Дедушка подтолкнул гостя к мальчишкам.

— Дурачки, — сказал он, — чего делите? У всех под ногтями грязь. Ну-ка, марш руки мыть!

Ребята вышли и возле умывальника помирились. Ивга оживленно беседовала с Самойловной, а та гладила ее волосы. Петя, сидевший рядом, многозначительно подмигнул Мише, тот скривился. Ивга вспыхнула.

— Ну, говорите, чего же замолчали. Говорите, — потребовала она, — а то я сама скажу.

— А вот не скажешь, — подзадорил ее брат.

— Бабушка, — выпалила Ивга, схватив сухонькие руки старушки, — я вас раньше боялась. Вы мне была страшная, ну как… как… ведьма.

Ребята подпрыгнули.

— Что?

— Да, да, как ведьма. Я так вам и говорила тогда, — скороговоркой подтвердила девочка, — ну что ж, тогда я была дура, а сейчас я люблю бабушку, вот как…

Она схватила ее голову и начала целовать.

— Ну, ну, оторвешь. Не за что меня любить. Плохая я.

— Нет, хорошая, хорошая, и дедушка хороший, хотя у него пух на голове, как у молоденького гусеночка…

Ивга прикусила пальцы и с тревогой уставилась на старика сразу же увлажнившимися глазами.

Харистов сделал вид, что ничего не заметил, и пригласил ребят в горницу, где Самойловной уже был накрыт стол. Тут были и заливной сом с кружочками морковки и пастернака, и жареный цыпленок с гречневой кашей, картошка со сметаной, моченые яблоки, сливы, два пирога с мясом и капустой, подрумяненные, посыпанные сверху толчеными сухариками. В двух кувшинах стоял медовый квас-бражка, искусно приготовляемый хозяйкой дома.

Ивга сидела рядом с Мишей, пробовала все, что стояло на столе, хвалила бабушкину стряпню и любовалась галунами на Мишиной шапке, которую она держала на коленях. Самойловна что-то шептала ей, показывая глазами на Мишу. Ивга краснела, качала утверди-тельно головой. Прибыл еще один юный гость — Трошка Хомутов.

— Ну и саданул ты меня, урядник. Помнишь, на яру? Аж дых зашелся, — сказал он Пете, ставя рядом табуретку. — Бабушка, мне бы пирога капустного, а после курчонка.

Очевидно, Трошка был здесь нередким гостем. Это немного обижало Мишу, он пробовал посетовать Сеньке, но тот, уписывая снедь за обе щеки, успел шепнуть: