Над Мерапи облака - страница 19

Женщина идет, не замечая людей, не замечая ничего, не пытается просить милостыню. Скорее инстинктивно, чем сознательно, останавливается она возле свалки нечистот и подбирает банановую кожуру, на которой осталось немного съедобной мякоти.

Кто она, эта бездомная, отверженная?

— Это Амина. Тронутая она, «оранг гида», как говорят у нас, — сказал мне всеведущий разносчик газет и выразительно хлопнул себя по лбу. — Она совсем не старая, как это может показаться на первый взгляд. Года двадцать три — не больше.

От бойкого газетчика я узнал следующую историю.

Амина была красивой стройной девушкой с толстым жгутом иссиня-черных волос, студенткой университета. Она вышла замуж за работящего парня, который был на три года старше ее. Акбар работал типографским мастером и возглавлял местную секцию молодежной коммунистической организации «Пемуда ракьят». Все считали их отличной парой. Хотя Акбар был всегда занят общественной работой и часто пропадал на митингах и заседаниях, он старался найти время и для жены. В воскресные дни Амина наряжалась в цветной саронг и забиралась к нему на раму старенького велосипеда, и они ехали в кино или на море.

Это произошло вскоре после событий 30 сентября. К ним в дом пришли вооруженные люди и схватили Акбара. Они били его, а потом, скрутив руки обрывками проволоки, бросили в кузов грузовика. Что-то хрустнуло, словно раскалывающийся кокосовый орех. Это Акбар с размаху ударился затылком о железный борт и раскроил череп. Когда грузовик удалялся, Акбар был еще жив. Амина слышала, как он кричал от боли. Все это произошло в полночь.

Под утро та же самая орава вооруженных молодчиков пришла снова. Амина приготовилась к худшему. Может быть, на этот раз пришли за ней, может быть, собираются делать обыск. А она не догадалась даже припрятать книги мужа. Что с ним сделали эти люди?

Старший из молодчиков с нашивками не то капрала, не то сержанта коротко бросил: «Мужа не жди. Нет больше его», — и многозначительно подмигнул остальным. Те недобро захихикали и окружили молодую женщину кольцом, буравя ее липкими и въедливыми взглядами. Она еще не понимала, чего от нее хотят. Старший грубо схватил ее и бросил на циновку, кто-то другой зажал ей подушкой рот. Молодчики все по очереди надругались над Аминой. Они ушли с гордым видом победителей, забрав все, что представляло какую-нибудь ценность. Кому-то достался и ее праздничный саронг, свадебный подарок мужа, которого она никогда, никогда не увидит.

Днем пришел хозяин. Полуживая, растерзанная Амина плохо понимала, что он говорил. Кажется, что-то доброе, утешительное. Призывал в свидетели самого Аллаха и просил его покарать этих злых людей без чести, без совести. Но пусть она поймет и простит его, старого человека. Времена тяжелые. Эти головорезы могут расправиться и с ним только за то, что под его крышей живет семья коммуниста. Он боится не за себя, за своих детей. Пусть она поищет себе другое жилье.

Вокруг Амины была только темная, бессмысленная пустота. Был какой-то бессмысленный хаос звуков. И ничего больше.

Я часто встречаю на одной из центральных улиц безумную Амину, черную, растерзанную. Она медленно бредет, прихрамывая. Тусклый, отрешенный взгляд не выражает ничего.

Внезапно начинается тропический ливень. Плотная водяная завеса с шумом шлепается на асфальт, разбиваясь и растекаясь лужами. Прохожие бросаются под укрытия. Лоточники закрывают свой товар клеенкой и прячутся под листвой деревьев, бечаки забираются в свои коляски, натянув брезентовый верх. Амина медленно бредет, не замечая ливня.

Встречаю в магазине женщину с девочкой. Женщина окликает меня по имени. Пытаюсь вспомнить, кто она, где и когда мы могли познакомиться.

— Неужели я так изменилась? — говорит она, вымученно улыбаясь. — Помните Индравати?

Индравати, жена известного левого журналиста, хорошего моего знакомого! Это была полноватая темпераментная хохотушка. Теперь я вижу болезненную, высохшую, словно после тяжелой болезни, женщину. Как-то боязно пожать ей руку, неестественно тонкую. Ее дочка и вовсе тонюсенькая, хрупкая. И в то же время Индравати чистенькая и опрятная, сохраняющая достоинство. Платьице на девочке старенькое, латаное, перешитое из чего-то, но белоснежное, отутюженное.