Над Неманом - страница 20

стр.

Теперь кости его как-то особенно разрослись от постоянной верховой езды и движения, мускулы огрубели; походка его отяжелела, шея покрылась густым загаром. На лбу, когда-то гладком и белом, каждый год оставлял по морщине. Теперь Бенедикт был одет в широкий неуклюжий парусиновый сюртук и еще более неуклюжие высокие сапоги. Правда, все эти изменения произошли не сразу; но глаз, привыкший к изысканным формам жизни, никогда не мог освоиться с этими переменами.

Почему этот человек так изменился, она не понимала, не старалась даже понимать. Достаточно, что вот уже несколько лет, как она начала испытывать горькое разочарование, от которого хворала и грустила. В безлюдном и тихом Корчине, в присутствии вечно занятого мужа, не имевшего ни времени, ни охоты разделять с ней ее любимые занятия, она просто-напросто утрачивала всякую охоту жить. Это выражалось в постепенно возраставшем отвращении ко всякому движению. Зачем ей утруждать себя, коль она не может доставить себе этим хоть каплю удовольствия?

Для подкрепления сил она дважды ездила за границу и возвращалась действительно окрепнувшей, возрожденною; но проходило несколько месяцев — и ее болезнь и тоска возвращались с новою силой. Она перестала бывать у соседей, — они были так неинтересны; редко выходила гулять, потому что все окружающее было так хорошо знакомо ей, так обыкновенно. Ее мало-помалу охватывала какая-то апатия; даже короткий переход из дома в беседку казался ей подчас утомительным. К счастью, она любила читать и заниматься различными работами и теперь поглощала множество книжек, вышивала различные подушки, салфетки, скатерти и т. п. При всем этом она, однако, страшно скучала и была подвержена различным нервным болезням, предчувствовала их приближение и старалась бороться с ними при помощи тысячи средств. Таково было ее поистине несчастное положение.

Когда красивая тридцатилетняя брюнетка молча вспоминала все это, плечистый, загорелый, утомленный человек в парусинном платье и длинных сапогах повернулся к ней, заглянул ей в глаза, взял в свои загрубелые руки ее нежную ручку и заговорил:

— Скажи Эмилия, отчего в последнее время ты так холодна со мной? Может быть, я обидел тебя чем-нибудь, может быть, в чем-нибудь ты меня можешь упрекнуть? Вот и сегодня… Я спешил, — чтоб отдохнуть около тебя, успокоиться, мне хотелось облегчить свою душу, поцеловать тебя, набраться бодрости, а ты только упрекаешь меня или молчишь… да, да, ты чуть ли не враждебно относишься ко мне… Эту черту я замечаю в тебе уже не в первый раз… о, уже не в первый! — Давно заметил, но сегодня меня это как-то особенно кольнуло в сердце… Отчего ты так холодна ко мне? Отчего ты вечно чувствуешь себя несчастною, — отчего, скажи, радость моя отчего?

Он взял ее за другую руку, приблизил свое лицо к ее лицу и, любовно глядя на нее, с мольбой в голосе, еще тише и нежней спросил:

— Отчего, Эмилия?.. Скажи, отчего, жизнь моя?

Она не противилась его ласкам, но ее прелестное личико стало еще грустнее.

— О, если бы ты так не изменился, Бенедикт, если бы так не изменился, то я… может быть, была бы такой, как прежде. Но ты так изменился, так изменился!..

Бенедикт задумался над словами жены.

— Да, — подтвердил он, — я действительно изменился.

— И так страшно, точно тебя коснулся жезл какого-нибудь злого волшебника.

Бенедикт махнул рукой и засмеялся не то веселым, не то горьким смехом.

— Какой там волшебник! Жизнь, душа моя, жизнь! При таких условиях, понимаешь, только разве последний дурак мог бы удержаться в роли Адониса… Но что касается моего сердца, моего характера…

Она выпрямилась с несвойственною ей энергией и с глубоким убеждением заговорила:

— Нет, Бенедикт, я никогда не соглашусь, чтобы жизнь требовала от нас таких жертв. Жизнь может сложиться хорошо и счастливо только для тех, кто отбрасывает ее грубую, прозаичную сторону. Но тот, кто, подобно тебе, погрязнет в материальных интересах, откажется от всего прекрасного, от всякой поэзии…

— Значит, и мне и тебе нужно погружаться в поэзию, а в это время банк или ростовщики продадут Корчин, и мы вместе с детьми пойдем по-миру?