Над снегами - страница 13

Мы кричали «ура». Кричали стоящие на берегу и прилепившиеся на заборах. Все махали шапками и платками… Оркестры играли туш, и два кинооператора, нагнувшись над аппаратами и растопырив локти, накручивали десятки метров остро дефицитной киноленты.

В два часа загремели якорные цепи. Где-то в капитанской рубке резко звякнул звонок. «Малый ход вперед». Оркестры с новой силой заиграли марш. Мы ясно почувствовали, как палуба дрогнула, качнулась, и мол вместе со стоящей на ней толпой словно подался в сторону и поплыл. Между гранитом и нашим бортом образовалась медленно увеличивающаяся трещина. Мы тронулись.

«Литке» дал низкий, как рев медведя, гудов, подхваченный сотнями свистков и сирен приветствующих нас судов.

Мы ушли из Владивостока «освистанные» всем портом. Свистело и гудело все, что только могло издавать подобные звуки. Гудели мастерские сухого дока, гудела верфь, гудели вес суда, стоящие на рейде, я даже маленькие катеришки, снующие, как пескари, кругом нас, заливались мальчишеским залихватским посвистом. На нас всех, никогда близко не соприкасавшихся с морскими обычаями, этот симфонический оркестр произвел сильное впечатление. Лично я никогда раньше не подозревал, что подобные звуки могут выражать сердечное прощание. В самом деле, что бы сказал какой-нибудь знаменитый артист, если бы с ним подобным образом простилась публика?

Наш отвал от пристани прошел в такой обстановке и при таком отношении к нам всех остающихся в порту, что после этого даже «гробануться» было бы уже не так обидно. Черная лента стоящих на молу становилась все уже и уже и наконец совсем слилась с тонкой полосой берега. Ледорез, все увеличивая ход и чуть дрожа от глухого равномерного стука машин, прорезал белопенный след по гладкой поверхности пролива и вышел в открытое море. Пролив Восточный Босфор, Транзитная гавань и наконец весь мыс Эгершелыц на котором стоит Владивосток, остались далеко позади. Последний раз где-то далеко сзади нам хитро подмигнул огонек Поворотного маяка: «Посмотрим, посмотрим…»

Море спокойно, но бьет сильный ветер и колет морозными иголками лицо. «Морские волки», которые тут же срочно среди нас обнаружились, говорят, что будет шторм. Я пока в такой определенной форме своего мнения не высказываю. Когда будет, тогда посмотрим, а сейчас можно только сказать, как обычно говорит бюро погоды: «Возможна облачность и выпадение осадков, но также не исключена возможность и ясного дня»…

Выйти в полярную экспедицию в ноябре месяце — это совсем не такая уж простая штука. Ни одно из иностранных судов никогда не решалось заходить далеко на Север позже 1 сентября, и наш рейс в ноябре месяце к бухте Провидения был исключительным и первым в истории северных плаваний. Было совсем неудивительно, что на команду «Литке» и на нас матросы стоящих на рейде иностранных судов смотрели, как на людей, готовящихся сделать какой-нибудь замысловатый, рискованный трюк.

Идя в такое плавание, рассчитывать на гладкое море конечно довольно наивно. Но зачем же на первых порах, когда и отдохнуть от земли как следует никто не успел, пугать штормом?..Ужин в большой с низким потолком кают-компании прошел весело и оживленно. Все делились своими впечатлениями о проводах и отвале, обсуждали возможности полетов к «Ставрополю» и говорили о предполагаемом шторме, а ужин был такой, каким может быть только первый ужин в открытом море, на судне, идущем в полярное плавание. Сегодняшний день переходный, а завтра мы уже должны войти в нормальную жизнь ледореза. Усталость и волнения, сопровождавшие наш выход, дают себя чувствовать. Наступила реакция. Ноги и руки слабеют, глаза слипаются.

Говорят, ночью было сильное волнение. Возможно, что и было, но я спал, как убитый, и никакого волнения не испытывал. Наше помещение — это бывшая адмиральская каюта. Кругом красное дерево, бронза, блестящие иллюминаторы и наши койки, равнодушные к адмиральской роскоши, в два этажа привинченные к стонам. Здесь нас живет восемь человек. Из них шесть нашего летного звена и два корреспондента: один — из Владивостока, другой—от «Комсомольской правды», тов. Том.