Надежда во мраке - страница 3

Спустя два дня. Милан.

Стояла мрачная и серая погода, которая предзнаменовала наступление тяжкой и холодной зимы, что скуют своим ледяным поветрием весь север бывшей Италии. В это время люди запасаются тёплыми вещами, а новообразованное управления: «Коммунального обслуживания», «Подачи горячей воды» и «Надзора за температурой в помещениях», начнут тотальную и масштабную подготовку к холодному сезону. А раньше, до Великой Континентальной Ночи в этих краях, даже когда далеко на севере стоял лютый мороз, было весьма тепло. Но всё изменилось после ожесточённой войны между Рейхом и Либеральной Капиталистической Республикой, когда при полной своей ярости схлестнулись в жестокой бойне два абсолюта, да с таким остервенением, что чуть Альпы не были обращены в горную пыль.

И таков сейчас Милан, ставший первым крупным городом у Альп и стоявший верным стражем на случай вторжения вероломного соседа с севера. Этот город со сломленным духом свободы, полностью подчинённый воле Архиканцлера, всецело скованный его чёрной волей и видением идеального мира.

«Никто не смеет перечить идейному курсу, ибо в нём свет истины» – как утверждалось в указе нового правителя, когда он спускал всех инквизиторов на всех тех, кто посмеет против него выступить, или нового курса, который, как полагал новоявленный глава государства – «спасёт государство от ереси похотей и развращения».

И, некогда великий и гордый город, погрузился в пучину мрака, что стал сутью новой реальности, со старым и неизменимым фундаментом. Средь бетонных джунглей проходили религиозные чистки, устраиваемые инквизиторами, чтобы доказать собственную лояльность новому правлению в старом режиме.

Ярые последователи Великой Конгрегации Веры в Государство, находясь под защитой духовно-просветительских войск, выискивали всякого, кто посмеет выразить сомнение в новом курсе. С таким же пламенным фанатизмом, даже не изменившим форму, принимая государство, как священный институт, сторонники Конгрегации старались убедить всех граждан в собственной правильности и праведности слов, а тех, кого не удавалась убедить – расстреливали на месте, и как в издёвку, дабы соблюсти законы Автократорства и быть чистыми перед Великим Трибуналом, после каждого акта «праведного мщения» составлялся протокол и вызывались уличные комиссары.

Везде и на каждом шагу любого гражданина могло поджидать возмездье за то, что «он не должным образом выражал свою любовь и отношение к государству». Так, если человек посмотрит на один из плакатов и исказит лицо в некой гримасе, что не понравится «монахам» из Конгрегации, священникам или уличным комиссарам, то его могли арестовать за «оказание лицевого неуважения к стране». Ибо, как сказал Архиканцлер: «никто не смеет выражать неуважения в любой форме к праведности государства, ибо его воплощаю – я».

Но хуже всем приходилось тем, кто был принят на различную работу при правлении второго Канцлера. За ними устанавливался особый надзор, как за «идеологически нестабильными гражданами, по причине вербовки при неправедном правлении». А «неправедным правлением» новый глава государства осознанно называл время управления второго Канцлера, который по идейной сути решил отойти от принципов первого правителя Рейха.

Но многие граждане Автократорства понимали, что их кошмар единственный способ спасения в этом мире и поэтому приняли новый старый режим с благоговейной верностью и спокойствием, осознавая, что он ничем не отличается от правления первого и второго Канцлера.

Все с радостью и ликованием праздновали приход нового Архиканцлера, устроив огромный и пышный праздник, прокатившейся по уголкам всего государства: от огромной столицы до самых захолустных деревень и полузабытых посёлков.

Но не все в старом городе со сломленной гордостью торжествовали победу нового правителя с приевшимся «идейным душком»…

По улицам города пробирался человек, который собственным видом не вызывал подозрений. Серый, как вся миланская действительность, протоклассический костюм, под которым виднелась белая рубаха, а на ногах чёрные туфли. Через левую руку перекинулась деревянная тросточка, зажата под подмышкой, а половина лица скрыта под бесцветной шляпой.