Находчивый декан - страница 6

стр.


     Наша пленница, повинуясь приступам боли, начала молча сгибаться и разгибаться, потом случайно взглянула на живот и обмерла. Мочевой пузырь выпучивался вперёд на девичий кулачок, а его верхний край высунулся из-под трусов — до уровня пупка! Никогда — никогда Ева не доходила до такого состояния. Увидеть такой живот стало дополнительной пыткой — моральной. Боль как бы сказала: ага, сама видишь, отворяй же! Девушка отвернула лицо, вздёрнув подбородок вверх, и скрестила ноги, сжала мускулы до передёргивания. Потом, ощутив угрожающее жжение почти на выходе, нащупала через материю уретру и нажала на неё.


     Снаружи продолжался плеск и говорок молодых людей, с новыми силами начинающих день. Хоть бы все они были грязнулями! И вдруг… Очередной скрипок двери и молодой-молодой, совсем мальчишеский голос:


     — Ну, скоро вы тут? А то там уже очередь стоит, невмоготу нам.


     — Вы, салаги, ещё указывать нам будете! Подождёте, не лопнете.


     Услышав первую реплику, наша мученица паче воли снова согнулась в пояснице и простонала в голос. Препирательства салаг с дедами заглушили стон, но Ева испугалась. Ведь и потом она может застонать непроизвольно, ведь боль начала раздирать мочевой пузырь как будто клещами. Что делать?


     Девушка закусила губу, вся сжалась, а потом, решившись, закинула руку назад, расстегнула и сняла лифчик и сделала из вложенных одна в другую чашек нечто типа намордника-глушителя, туго завязала на затылке. Освободившиеся груди подрагивали в такт всему телу. Теперь можно было беззвучно постанывать-помычивать, если очень уж невмоготу.


     Тем временем салаги договорились с дедами, что те пропустят их через кабинки и писсуары, а потом снова встанут в очередь — на умывание. Это сулило долгое ожидание, ведь теперь никого не подгоняла чужая нужда, можно было умываться неторопливо, со вкусом, расчёсывать волосы… Ещё бы — такой кайф подражать дедам! Ева в отчаянии глухо застонала. Пластиковые розетки для сосков глухо завибрировали, затрепыхали нос, пощекотывая, но импровизированный намордник с честью сдержал звук.


     Салаги, подгоняемые строгими взглядами дедов, так сильно тужились, так звенели-гремели струями о фаянс, как будто хотели пробурить его насквозь. Пленница зажала уши, ибо плеск прямо-таки невидимой рукой расслаблял её бедный сфинктер, будил стадное чувство, но звук проникал и сквозь ладони. А может, это только чудилось? Как бы там ни было, руки быстро пришлось опустить и вновь зажать отверстие — иначе никак.


     Ева молила судьбу, чтобы хоть поскорее заглохли струи, не манили, не соблазняли подражать — но её ждала ещё одна, более суровая пытка. В кабинках скоро воцарилась тишина, через раковины пошла умываться очередь. Пошла неторопливо, как в поезде. И оказалось, что тишина в соседней кабинке сводит с ума похлеще всякого плеска. Там, за тоненькой гетинаксовой перегородкой, пустой унитаз в полной готовности услужить, заманчиво мерцает вода в глубине, тонкая струйка стекает по коричневой дорожке, побулькивает, манит, манит, обещает невиданный кайф после полного расслабления… Всего в двух… да что там — в одном шаге, в полушажке! И — никак. Близок локоть, да не укусишь, — мелькнуло в голове. — Ох! Близок…


     Салаги снаружи шумели, гутарили пополам с матерком и похабщиной. Распалились, глаза, небось, горят. Что они сделают с полуобнажённой полногрудой девушкой, если найдут, не хотелось думать.


     Надо было терпеть. В животе заурчала выпитая в комнате вода. Ох, ещё и это! Похолодела спина, и без того голая — сейчас питьё пойдёт в мой бедный пузырь! Зачем она только пила? Машинально, наверное, так во рту было песчано-пустынно. И сейчас всё равно сухо, но это ей как-то безразлично, не мучит. Телу пытка только в одном месте, зато — на совесть. Боль перебирает все способы заставить свою хозяйку открыться. Она то давила распухающим камнем, то холодным, то раскалённым, то колола иглой, то сразу щетиной иголок, то впрыскивала в сознание мысль: "А если лопнет?", то заставляла взглянуть на живот и ужаснуться. Верхний край пузыря вылез уже на палец выше пупка, трусы так растянулись — аж трещат, из плотных они стали полупрозрачными, показали темноту лобка…