Наложница фараона - страница 33

— Мама… — тихо и невольно вырвалось у мальчика.

И отец вдруг все понял, почувствовал; слезы навернулись на его глаза. Он снова поцеловал мальчика в щеку, тотчас — в другую. И внес в дом.

В просторной прихожей мальчика на мгновение охватил страх и какое-то ощущение духоты быстро возникло и неприятно было. Он невольно поднес ручки к шейке. Отец чутко перехватил одну ручку и поцеловал. Мальчик спрятал лицо у него на груди. Было мягко и тепло от мягкого бархата широкого халата. Вновь сильно забилось сердечко. Ведь это же теперь ее дом. Она в нем — хозяйка. Сможет ли отец защитить его? Но, кажется, отец не боится. Сам Андреас, кажется, никогда ее не видел. И мать ничего о ней не говорила. Но мальчик боялся. Хотя и все меньше и меньше. Он уже верил, что отец защитит его.

Но тут вдруг оказалось, что никакой защиты и не нужно. Исчезло ощущение духоты. Мальчик заметил, что в прихожей чисто и светло. К стене прикреплен был большой подсвечник с несколькими свечами. А сама стена обита была темно-красным чем-то, с тисненым золотым узором, красивая какая-то плотная ткань. И три другие стены тоже были такие.

Неожиданно в прихожей появилась женщина. Андреас еще не успел подготовиться к встрече с ней. Он даже не понял, она ли это. Может, и не она. Кажется, он представлял ее совсем иной. Но разве он представлял ее себе в человеческом облике? Пожалуй, нет. Она просто была что-то страшное, она могла видеть, и быть хитрой, и передвигаться, и пугать, но у нее не было ни ног, ни рук, ни глаз, как бывает у людей. Она была страшная, она не была и все-таки она была на свете. Вот такая она была.

А эта женщина была совсем живая, человеческая. Глаза ее на очень короткий миг показались мальчику странными. Когда летом мать привезла его в деревню, в гости к тете, там были такие глаза, нечеловеческие, корова так смотрела в хлеву, когда он пошел в хлев — поглядеть на домашних животных. Но корова не была страшная, тетя сидела на деревянной скамеечке и доила ее. Потом дала Андреасу большую кружку парного, теплого молока. Правда, молоко ему не понравилось. И это, конечно, странно, когда человек смотрит немножко как животное. Это страшно. Но как следует испугаться он не успел, потому что бросил на эту женщину еще один быстрый взгляд из-под своих длинных пушистых ресниц, и увидел, что глаза у нее, пожалуй, обыкновенные. Она была высокая, стройная, вся какая-то вытянутая немного, но совсем не потому она виделась вытянутой, что была худая; нет, худая она не была.

Одежда у нее была очень красивая. Кажется, маленький Андреас прежде не видел так близко такую красивую женскую одежду; там, где он жил, женщины не одевались так красиво. Она была в светло-синем платье, расшитом золотым нитяным узором в виде переплетенных листьев остроконечных, белые манжеты отделялись от рукавов витыми золотыми шнурками, широкий четырехугольный вырез платья обшит был яркими красными бусами, на белую шею надеты были два ряда блестящих белых бус и золотой крестик на цепочке; на белых гладких пальцах блестели золото и красные камешки колец; длинные блестящие подвески серег свешивались с ушей. Но всего интереснее была ее шапка — большая, почти круглая и на верхушке разделенная надвое, получались как будто два закругленных рога, а сама шапка была плотная, обтянута голубым шелком и разузорена серебряной нитью. Светлая повязка обтягивала лицо под подбородком, и от этого лицо виделось полным и гладким; покрывало, почти прозрачное, спадало ниже плеч. Губы покрашены были красной яркой краской, а щеки чуть прикрашены розовой.

Андреасу было интересно разглядывать эту женщину. Его всегда занимало все яркое, красивое, узорное. Мать часто брала его с собой в мастерскую и он узнал названия тканей, узоров и ниток.

Женщина вдруг показалась мальчику занятной, как большая красивая игрушка. Он улыбнулся открыто и с мягким озорством. И вдруг она ответила ему веселой женской улыбкой. Ему захотелось протянуть руки и потрогать ее одежду и лицо, и особенно шапку. Но она улыбнулась ему, как женщины улыбаются взрослым мужчинам. Это показалось ему смешно и он рассмеялся. И тотчас смутился и спрятал снова лицо на груди у отца.