Нам подниматься первыми - страница 11

Взрыва не было. Ни одного…

Просто мальчишки не знали, наверное, как пользоваться гранатами.

Ребята разбежались кто куда.

А вечером гитлеровцы пришли за Ваней.

Его привели в комендатуру, поставили перед Карлом Юнгом. Комендант медленно прошелся перед мальчишкой, разглядывая его, большеголового, с упрямо сжатыми губами.

Скрипнула дверь. Полицейский принес корзину. Ваня посмотрел на нее и узнал: там он прятал гранаты. За домом, у сарая, в сене. Нашли…

— Ну, — сказал комендант и ткнул Ваню кулаком в плечо. — Кто есть ты?

Ваня совсем не испугался ни немца, ни этого вопроса. Был бы у него сейчас в руках автомат, вот бы задал фрицу!

— Партизан! — ответил он, не отводя глаз.

Карл Юнг не поверил. Не слышал он, чтобы у партизан были вот такие «кнабе». Врет парень! И чтобы окончательно уличить его во лжи, комендант резко спросил:

— Сколько есть партизан?

— Много! — не без злорадства отчеканил Ваня. — Очень много!

— Где партизан есть? — рявкнул Юнг, цепкими пальцами хватая Ваню за рубашку.

— Везде они! — ответил мальчик, чувствуя, как все больше впиваются костлявые пальцы в плечо.

Если бы он и знал, где партизаны, все равно бы не сказал!

Два дня допрашивали Ваню. А на третий день, так ничего и не добившись, повели через двор комендатуры к старой пожарной каланче. Любили ребята забираться туда…

Дали фашисты Ване лопату.

— Копай! — приказали ему. — Могила.

Потом хотели завязать глаза. Но Ваня отказался.

Комендант навел на мальчика пистолет, прицелился и… не мог выстрелить. Не отвел Ваня глаза, смело смотрел, и жутко сделалось гитлеровцу. Он убил мальчика сзади, в затылок стрелял…

В Москве услышал я о новопокровском парнишке от одного из его товарищей по школе — Льва Михайловича Власова, ныне врача.

Показал мне Власов старую фотографию 6 «А» класса школы № 10. В последнем ряду Ваня Масалыкин. Пионерская дружина этой школы носит теперь его имя.

И рисунок я увидел, сделанный с плохонькой и тусклой фотографии. Был Ваня какой-то торжественный и причесанный, в отутюженном красном галстуке и белой накрахмаленной рубашке.

А мне он виделся загорелым станичным сорванцом…

Вот если бы его нарисовал Борис Иванович Пророков.

В маленьком зале института кинематографии смотрел я необычный фильм, совсем короткий, каких-нибудь пять-шесть минут длился.

На экране был человек, о котором я так много слышал. Жизнь которого — подвиг. Подвиг мужества, силы духа.

Художник Борис Иванович Пророков… Ты, наверное, видел его рисунки. Он был художником-публицистом и откликался на самое злободневное, яростно клеймил врагов мира, гневно проклинал черные силы, поднимающие голову на нашей планете.

Всмотрись еще раз в его серию «Это не должно повториться!». Боль Хиросимы, ужас Бабьего яра, проклятие убийцам эти листы рисунков, обожженные, опаленные войной.

Он тоже воевал. Воевал всю жизнь. И тогда, когда по заданию политуправления Черноморского флота ходил на катере на Малую землю, и через много лет после войны.

Тяжелая контузия приковала Пророкова к постели. Врачи запрещали ему рисовать, запрещали думать и говорить о войне.

А он — не мог. Он должен был сказать свое слово о прошедшем. Он должен был работать! Несмотря ни на что!

Его верный друг и жена Софья Александровна, искусствовед по профессии, прекрасно понимала, что для художника отказ от работы равнозначен смерти. И она устроила хитроумное приспособление над кроватью Бориса Ивановича, чтобы он, не вставая, мог работать и, самое главное, не опускать голову вниз (так его могла подстеречь болезнь). Жена оберегала его от всего, что могло бы нарушить покой.

Я знал о запрете, но желание сделать фильм о таком человеке было слишком велико. Тогда-то я рассказал о Пророкове студенту-режиссеру Джангиру Зейналову.

И он сразу загорелся идеей. Тут же позвонил Софье Александровне и… получил вежливый отказ.

— Борис Иванович болен. Позвоните месяца через два.

Но и через два месяца дело не продвинулось.

— Мы стараемся не волновать Бориса Ивановича ничем, — сказала Софья Александровна Джангиру.

— Новых людей не приглашаем. Для него каждый новый человек очень радостен и интересен. А-потом ему становится плохо. Вам же — снимать…