Нарги. Социальная утопия - страница 12

Это был юноша примерно возраста Гаджи, в пятнистом полувоенном трикотаже и высоких черных ботинках, зашнурованных до половины голени. Из расстегнутой почти до живота молнии выглядывало хилое бледное тело городского жителя. Длинные засаленные волосы были собраны в жидкий хвостик, голова запрокинута кверху, щуплые пальцы цепко сжимали над ней жестяную банку, что создавало впечатление, будто он не допивает какую-то дрянь в виде слабоалкогольного коктейля, а стоит с горном и собирается известить всех о прибытии автобуса. Опустошив содержимое жестянки, горнист швырнул ее в сторону урны, но чуть промахнулся, и она с характерным пустым звоном, подпрыгивая, покатилась на дорогу. Пропустив пассажиров, он в широком прыжке запрыгнул сразу на вторую ступеньку и оказался возле кабины.

– Опа, вот и я! Добрый день, Ашот Назарович! – воздух окрасился легким ароматом дешевого алкоголя. – Извините, вчера не пришел, важное мероприятие на весь день случилось: праздновал свое восемнадцатилетние, ну и сегодня по вчерашнему поводу, понятное дело, припозднился несколько. Виноват, опять виноват и даже не спорю! Зато передаю вам горячий привет от дяди Андрея, он вчера на моей днюхе очень тепло отзывался о вас. А как ваши дела, как жена: вышла уже на работу или детишки еще болеют?

– Слушай, ты понимаешь, что нельзя в таком виде на работу приходить? – Ашот побагровел. – Здесь ведь люди, а не скот, и им не все равно, кто за рулем.

– А я и не за рулем вовсе, а у руля. Рядом стою. Мне вообще пофиг все это, я водилой работать не собираюсь, мне больше компы по душе. Просто затевать до армии что-то серьезное глупо, после еще успею вдоволь научиться и наработаться. Я здесь только из-за предков, так сказать, из уважения к старшим. Прихоть у них, чтоб не болтался до службы, а посмотрел на жизнь с разных сторон… в том числе и с изнанки, – с ехидством добавил Юрец.

– Ну-ну, с изнанки, посмотрим, кем ты работать будешь, если вообще будешь, а не останешься висеть на шее у родителей до собственной старости. Они, так полагаю, ждут не дождутся, как спровадят тебя в армию и передохнут годишко-другой.

– Да не, родители меня любят и из родного дома не гонят, да и вся Россия для нас, русских, родной дом, и потому служить я дома буду. Дома служить – не на чужбине жить. И нам каждый уголок России – свой, родной и близкий, – с пафосом закончил паренек.

– Демагог, лень прикрываешь патриотизмом, а для родины ничего не делаешь. Кто любит родину, тот старается работать для нее так, чтобы не стыдно было за свою работу.

– Мне не стыдно, я наблюдаю, а еще не работаю. Стыдно будет, если вдруг плохо работать буду. Ну, это нескоро случится. Вот вы, Ашот Назарович, очень хорошо работаете, значит, любите родину, но почему-то больше мою, чем свою. Вашей стране, уверен, нужны хорошие работники, но вы работаете здесь. Или вы свою родину не любите?

Ашот вцепился с огромной силой в руль так, что пальцы его побелели, но старался при этом сохранять спокойный тон человека, имеющего превосходство в разговоре:

– Для меня сейчас семья и есть родина. И если в семье все хорошо, дети здоровы, сыты и обуты, то и будущее есть у моей родины, и будущее это будет прекрасно.

– Ну, тогда здоровья вашей жене и детям, Ашот Назарович! Сегодня непременно выпью с отцом и дядей Андреем за их прекрасное будущее. – И повернувшись в сторону Гаджи, добавил: – А ты что тут стоишь? Место пассажиров за турникетом, вам возле кабины стоять не положено.

– Я не пассажир, я Гаджи. Меня Андрей Александрович сюда учиться поставили.

– А, тогда привет, меня Юрцом зовут, – и парень радушно улыбнулся, только что не стал трясти руку, как тот студент во Дворце, хотя улыбкой был на него очень похож.

Через пару остановок Юрец спрыгнул с подножки автобуса, пообещав с понедельника не огорчать наставника.

– Вот, видишь, какой подонок, маменькин сынок. Еще о родине рассуждает, недоумок. – И водитель, расслабившись, откинулся на спинку кресла, ослабил хватку руля и вообще почти с некой демонстративной небрежностью стал вести автобус одной левой рукой, показывая, кто в доме главный, а правой поглаживая, как бы успокаивая себя самого, крупный набалдашник рычага коробки передач. – Да, я уже не удивляюсь ничему, у них вся молодежь такая: пьют, ругаются, старших не уважают, и еще каждый молокосос себя считает самым крутым. Нация, короче, спивается и деградирует, и я как немой свидетель наблюдаю это падение день за днем через чистые стекла своего автобуса.