Нарисуем - страница 5
— Командир части их выгнал.
Да. Удачный брак. Хуже не придумаешь. И это, похоже, характерная их линия жизни!
— В бараке жили, за занавеской. Батя валенки валял. Ну — тут и я подоспел. Барак нормальным жилищем казался: все тебя знают, и ты знаешь всех.
— Про всех пока что не будем. Про себя давай.
— Часть за оградой стояла. А вокруг вольное поселение — домики из чего было лепили. Население в основном — из лагеря вышедшие, которым на Большую землю разрешения не было.
— Политические?
— Не. “Деловые” больше.
Хороший коллектив.
— Ну мы, пацаны, всюду бегали, не удержишь, и чем-то Пьяная Гора нас влекла. Чукчи ее священной считали, всяческие легенды имели, шаманы плясали возле нее, как-то одурманивала она их. А мы норы в ней рыли, играли в партизан. И обвалилось однажды! Друганы мои сходу вырубились, ноги наружу — вскоре вытащили их. А я рыл, рыл, куда-то прорыться хотел… До сих пор, кстати, этим занимаюсь… Обвал. Тьма. Все!
Хорошее начало фильма.
— И вдруг — свет, голоса... как в раю!
— Какой рай? Ты же пионер был.
— Какой, на хер, пионер! Шпана… как мой батя в детстве.
Верной дорогой идем!
— Открываю глаза — стоит мужик. Улыбается. Потом узнал — новый секретарь крайкома Кузьмин! Лично поисковую группу возглавил — спас, можно сказать. Взял мою руку, пульс потрогал. Говорит: жив пацан. Потом пальцы мои к глазам поднес. Под ногтями, ясное дело, грязь. Смотрит пристально. И вдруг — слова те мне навек запомнились: “Э-э-э! Да ты у нас Колумб!”
Такие слова трудно не запомнить.
— “Новую землю открыл! Под ногтями у тебя — целое богатство!”
Я невольно глянул на Пекины ногти: богатство на месте!
— Не преувеличиваешь? — спросил осторожно.
— Прям! Чтобы тебя порадовать, себя закопал!
— Ну дальше.
— Ну и пошли рудники…
Я потряс головой.
— С твоих ногтей, что ли?
— Ну.
Я вздохнул. Неплохо бы сейчас прогуляться, образумиться... Потом вспомнил, где мы. Как-то отвлекся от этого.
— Дальше давай.
— Батю канавщиком взяли на рудник. Самая вредная работа! Канавы чистить, по которым все отходы производства идут. Ну — без образования.
— А ты? — вырвалось у меня.
— Обо мне речь впереди, — произнес он неторопливо.
Неужели мы так надолго тут?
— Край наш резко в гору пошел.
Складно. Теперь понимаю, почему Ежов его во ВГИК взял.
— Замечательно, — выговорил я.
— Да хер ли замечательного?! — вдруг резко тональность сменил. — “Всем ордена да медали — а мне опять ничего не дали!” Кузьмин — герой соцтруда!
— Но тебе ж какой орден? Сколько тогда было лет?
— Да к моменту, когда гремело уже все, семнадцать было! И — ничего!
“Похоже, грохнулся эпос! — понял я. — Значит, судьба у тебя такая. — Это про Пеку. — И у меня тоже, похоже!” — пронзила страшная мысль.
Но все же взял себя в руки.
— Дальше давай.
— Понял, что ловить нечего. В армию пошел.
Из огня да в полымя?
— Стоп. Армию нам, кажется, не заказывали.
Но его не остановить.
— Батя служил — а я хуже?
— Но то война была.
— И нам осталось!
Про войну он пусть с кем-то другим. Я обессилел.
— Ну, рудник у нас военного значения. Броня — в армию не берут. Но я добился!
“Ты бы чего-нибудь хорошего добился!” — мелькнуло у меня.
— Батя старые связи поднял.
Да, добрый батя!
— В самый опасный отряд!
— Партизаны? — предположил я.
— Вроде того! — Пека кивнул.
— В мирное время?
— Да.
Надо бы передохнуть. Куда мчимся? У меня же был стройный план. Кто сценариев про рабочий класс не писал? Стройка, трудности, преодоление, апофеоз. А мы где? В партизанах?
— Нормально служил. Только дома дела…
— Батя?
— Ну! Добыча металла, — с ударением на “о”, — непростой вообще процесс. Руду рвут, выгребают, катят на комбинат. Там ее дробят, прокатывают между мелкими чугунными шариками. Затем флотация — в большой бочке: заливают руду кислотой, и крошки металла поднимаются пеной. Такая вот драгоценная пена. Затем ртутью заливают ее. Ртуть вбирает золото. И выходят такие невзрачные бляшки. Их и берут.
— Куда?
— Ну выносят! Надо же как-то выживать?
То есть — батя и канавщиком не ударил в грязь лицом.
— Но ртуть, кажется, вредна? — поинтересовался на всякий случай.
— А кто сказал, что будет легко?
Видимо, я так считал.