Народовольцы - страница 15

Окладский. Заслужу, господи, верно все говорите! Заслужу! (Подполз к Дурново на коленях.)

Дурново. Встань! (Вынимает из кармана бумагу.) Его императорское величество изволил помиловать тебя, ты переводишься в Екатерининскую куртину крепости для прохождения дальнейшего заключения…

Окладский (плача). Ах ты, помилован, заслужу, ох заслужу его милость, (Кидается на пол, целует ноги Дурново, потом вскакивает, бежит в боковую дверь.)

Дурново. Стой, в носках-то, шлепанцы надень!

Окладский (возвращаясь). Ох заслужу!

Толпа на перекрестке. Появляется провинциал.

Провинциал (подходит к объявлению и начинает громко его читать). «Сегодня, третьего апреля тысяча восемьсот восемьдесят первого года, в девять часов утра будут подвергнуты смертной казни через повешение государственные преступники (оборачивается и повторяет), государственные преступники: дворянка Софья Перовская, сын священника Николай Кибальчич, мещанин Николай Рысаков, крестьяне Андрей Желябов и Тимофей Михайлов. Что касается преступницы мещанки Гельфман, то казнь ее, ввиду ее беременности, по закону отлагается до ее выздоровления»… Ишь, бестия, и тут увильнула.

Высвечивается Перовская. Она дает показания суду.

Перовская (в зал). Да, я поселилась осенью тысяча восемьсот семьдесят девятого года в этом домике под именем купеческой жены Марины Семеновой Сухоруковой. Что? Кто под видом мужа? Этого я показать не желаю…

Толпа на перекрестке.

Сановник. А им что же остается, им ничего и не остается, газетчикам нашим, цицеронам проклятым! Как к крови-то прикоснулись, они пишут. (Читает газету.) Небывалое, неслыханное творится на святой Руси! Кто те, кто смеют пятнать грехом и преступлением наше историческое бытие, класть позор и срам на наши головы! Историческое бытие! А укажите мне газету или журнал, где не поносили бы Николая Павловича. (Крестится.) А государство при нем стояло твердо.

Провинциал. А я вам скажу, господа, все оттого, что всякий бред вашей столичной интеллигенции вы принимаете за выражение потребности всей русской земли! А эти потребности-то другие, совсем другие. Вы их не знаете, вы к нам в Воронеж приезжайте, то-то же. Есть царь, и есть народ! А в середине – гниль!

Студент. Ну, знаете ли, господин хороший, вас послушать, так окажется, что интеллигенты знанием, наукой, уважением к личности, к идеалам человечности оторваны от народа, так, что ли?

Торговка. Ох, не люблю, ох, ненавижу, слова заговорил, словечки. (Громко.) А вот горяченькие, вот свежие с мясом, горяченькие с мясом!..

Сановник. А ты кто такой, голубчик, не из тех ли злодеев?

Крестьянка. Они и сгубили голубчика нашего, они и сгубили.

Крестьянин. Бей его, ребята!

И тут же несколько человек кидаются к студенту с криками «злодей, кровопивец», студент, царской крови захотел.

С него срывают пальто, шляпу. Офицеры бросаются на толпу с криками «осади, осади». Первый офицер (командует). Оттеснить их с мостовой!Растерзанныйстудентс трудом вырывается и исчезает.

Офицеры прогоняют толпу.

8

Домик в трех верстах от вокзала Курской железной дороги в Москве, Перовская одна. Прислушивается, потом дергает за веревку, привязанную к крышке погреба. Оттуда с трудом вылезает Михайлов.

Михайлов. Соня, там вода в галерее, мы сделали плотину, я спину в плотину упер, бураном сверлю и чувствую – задыхаюсь, воздуха нет, свеча гаснет, я зажгу – опять гаснет. У меня голова закружилась, руки не действуют боле, сердце колотится, круги в глазах, я в могиле. И веришь ли, в первый раз я заглянул в холодные очи смерти, в первый раз, не так умственно, когда представляешь, как умрешь – на эшафоте или от пули; я умирать стал, кончаться и, знаешь, к удивлению своему и даже к удовольствию, был совершенно спокоен… Соня, а ведь кто не боится смерти, тот всемогущ.

Перовская. Да, Саша. А воды много?

Михайлов. Много, ночью триста или четыреста ведер выпили. Несчастная русская революция!

Условный стук в дверь.

Открой, купец твой идет, наши.

Перовская открывает, входят трое молодых людей.

Первый народоволец. Дождь все идет!

Второй народоволец. Что с водой делать?