Народовольцы - страница 9
Дело начато слушанием тысяча восемьсот восемьдесят первого года, марта, двадцать шестого дня, и будет закончено слушанием тысяча восемьсот восемьдесят первого года, марта, двадцать девятого дня.
Толпа на петербургском перекрестке. Ритм ее жизни учащается. Появляется нищенка, за ней – мальчишка, который все время ее поддразнивает.
Нищенка. Отстань, отстань, оглашенный, тю, тю!
Мальчишка. А расскажи, что давеча рассказывала, так и отстану?
Торговка (из подворотни). А вот кому горячие с мясом, горячие с мясом!
Нищенка. Отстань, отстань, что ж ты привязался ко мне, ирод? Тю, тю!..
Второй офицер. А ну тихо, чтоб я вас не слышал! Видите, господ потеснили, народ…
Сановник. (продолжает читать газету). «Посягательство на царя – это посягательство на самый народ, это насилие над народной волей и свободой»! Красиво, красиво они теперь пишут, только, по моему-то разумению, посягательство раньше началось, куда как раньше, и не злодеи его начали, а преобразователи, прости господи!
Левый. Я поражаюсь вашему образу мыслей, любые перемены вам неугодны, но жизнь-то меняется! Пусть одна перемена худа, зато другая будет полезна!
Сановник. Но держава, милостивый государь, не поле для проб. Стабильность форм – вот что придает ей прочность, особенно в России-с.
Западник. Послушать вас, так мы и нынче бы в допетровских кафтанах ходили!
Славянофил. А надо тщательно рассмотреть, что мы приобрели, а что потеряли, избавившись-то от кафтанов.
Правый. Болтовня! Болтовня, господа, главнейшее зло в судах, в адвокатиках, в процедурах-с.
Мальчишка. Расскажешь – пирожка дам, расскажешь – пирожка дам!
Первый офицер (возвращаясь из подворотни). А я пирожков и рюмочку пропустил!
Второй офицер. Ну, теперь я. (Убегает.)
Западник. Билеты к эшафоту, представляете, дали редакциям далеко не всех изданий.
Славянофил. Ну, ваши-то, я полагаю, получили!
Мальчишка. Расскажи, расскажи, как их вешать-то будут?..
Нищенка (кричит). А-а-а-а-а, уморил ты мою душу, ирод!
Третий офицер. А ну, тихо! Марш отсюда!
Сановник. (продолжает читать). «Пусть сам русский народ неповинен, непричастен к этим злодействам, но эти гадины…»
Мальчишка пронзительно свистит.
Муравьев и Желябов продолжают готовиться к суду.
Муравьев. Двадцать шестого июля тысяча восемьсот семьдесят девятого года их партия, которая самозвано присвоила себе имя «Народной воли», вынесла смертный приговор монарху, которого русский простой народ обожал как великого благодетеля и любил преданной сыновней любовью. Я позволю себе надеяться, что вы, милостивые государи, вместе со мной признаете, что пора же наконец сорвать маску с этих непрошеных благодетелей человечества, стремящихся добыть осуществление своих идей… нет, излюбленных ими химер… (Задумывается.) Кто вас звал? Русский народ жил спокойно, предоставив великому, любимому, мудрому государю и его помощникам постепенно совершенствовать народную жизнь… И вот являетесь вы, призванные якобы осуществить народную волю… Сомнения нет и быть не может – язва для России неорганическая, недуг наносный, пришлый, преходящий, русскому уму несвойственный, русскому чувству противный…
Желябов. Но я тоже имею право сказать, что я русский человек, господин товарищ прокурора… Всякое общественное явление должно быть познано по его причинам, а не по следствиям, от которых господин товарищ прокурора ТОЛЬКО и идет. Наша борьба явление не частное, сколько бы нас ни было, а общественное, и если вы, господа судьи, взглянете на отчеты о политических процессах, в эту открытую книгу бытия, то увидите, что русские народолюбцы не всегда действовали метательными снарядами, что в нашей деятельности была юность розовая, мечтательная, и если она прошла, то не мы тому виною… (Тихо.) Да, непродолжительный период нахождения нашего в народе показал всю книжность, все доктринерство наших стремлений…
Муравьев. Я и говорю, милостивые государи, – не из условий русской действительности заимствовали они исходные точки своей доктрины. У нас не было и, слава богу, нет антагонизма между сословиями, многомиллионная масса русского народа никогда не поймет социалистических идей…