Нарушенный завет - страница 17

— Семеро.

— Целых семеро! Значит, ты, старшая сестра, потом Сусуму-сан, который учится в начальной школе, затем эта сестрёнка… А кто же ещё?

— Ещё одна младшая сестра и младший брат. Самый старший брат ушёл в солдаты и умер.

— Вот как!

— Покойный брат, сестра Осио, которая живёт в храме Рэнгэдзи, и я — мы трое от одной матери.

— А где лее ваша родная мать?

— Она умерла.

Тут послышался голос мачехи:

— Когда же, наконец, я дождусь твоей помощи? — и Сёго побежал к ней.

Сёго с понурым видом стоял перед мачехой; видимо, он её побаивался.

— Подумай, тебе уже пятнадцать лет, — сердито отчитывала пасынка женщина. — Ты же видишь, что нам пришлось сегодня даже позвать на помощь Отосаку-сана. Работаем здесь с раннего утра, все в пыли… Неужели ты сам не мог догадаться прийти сюда сразу после школы и помочь нам? Дорос до четвёртого класса, а только и знаешь, что гоняться за саранчой. Ну где это видано? Бездельник ты, вот и всё!

Жена Отосаку обернулась и, сочувственно глядя на Сёго, отряхнула передник и утёрла им струившийся по лицу пот. Намолоченное жёлтое зерно высилось горкой на циновке. Отосаку опёрся на длинную рукоятку цепа, потянулся всем своим натруженным телом и глубоко вдохнул густой синий воздух.

— Перестань, Осаку! — теперь уже мачеха Сёго бранила дочку. — Что ты вечно балуешься? Ты девочка и веди себя прилично. Ну что мне с вами делать! Никакой пользы от вас нет. Собственная дочь, и та опостылела! Посмотри-ка на Сусуму! От него помощи гораздо больше, чем от тебя и от Сёго вместе взятых.

— А что делает Сусуму — ничего! — робко возразил Сёго.

— Это он-то ничего не делает? — Женщина повысила голос — А кто нянчит маленьких? Вот от тебя действительно никакого толку не добьёшься. Ишь ты какой! Что ни скажешь — он сейчас же в спор. Отец вас избаловал, вот вы матери и не слушаетесь. Только и слышишь от вас дерзости. Особенно отличается в этом Сёго. Чуть с тобой станешь помягче, так ты уж до того распускаешься… Наверно, опять бегал в Рэнгэдзи языки чесать с сестрой. То-то ты так поздно пришёл. Только попробуй ещё раз отлучиться без разрешения…

Отосаку, видимо, тяготила эта сцена.

— Простите его сегодня, прошу вас, госпожа, — попросил он жену Кэйносина. — Знаешь, Сёго-сан, — обратился он к мальчику, — так не годится. Если ты не будешь слушаться матери, я больше никогда не заступлюсь за тебя.

Жена Отосаку подошла к Сёго и, потрепав его по плечу, тихо что-то сказала. Потом она вложила в руку мальчика цеп и подвела к мужу. — Ну, помогай!

— Что ж, начнём! — И Отосаку с Сёго принялись молотить. — Ой, ой! — слышались поочерёдно возгласы то одного, то другого. Женщины продолжили свою работу.

Так совершенно неожиданно Усимацу познакомился с семьёй Кэйносина. До той поры он не знал, что и этот славный мальчик, и Осио уже давно лишились родной матери. Понял он теперь и то, что жене Кэйносина приходится тяжело трудиться, чтобы хоть как-нибудь сводить концы с концами. Понял, что неудачи мужа и вечные заботы о пятерых детях сделали её суровой и раздражительной. И он от всего сердца посочувствовал бедняге Кэйносину.

Понемногу к Усимацу стало возвращаться мужество. Он снова стал яснее видеть и яснее мыслить. Зрелище расстилавшихся перед ним полей будило в его душе воспоминания. Он вспомнил детство, когда вот точно так же любовался картинами жатвы. Вспомнил горы Эбоси, лепившиеся по склонам поля и каменные ограды. Вспомнил, как иней покрывал листья тростника и полевых хризантем, росших вдоль меж. Осенний ветер проносился над полями, вздымая жёлтые волны, а он ловил саранчу, гонял полевых мышей, по вечерам слушал у очага рассказы о лисицах и барсуках, наводящих чары на людей, легенды о злых и добрых духах, бесхитростные рассказы крестьян — и беззаботно смеялся. О золотое время, когда ему ещё не была знакома горечь от сознания, что он «этa»! Подумать только, как давно это было! Казалось, что то время и нынешнее — две разных жизни, в двух разных мирах. Потом Усимацу вспомнил годы, проведённые в учительской семинарии в Нагано. Тогда он ещё мало знал жизнь и потому не мучился сомнениями, считал себя таким же, как все другие, смеялся и веселился. Вспомнил рыжие усы и бородку инспектора семинарии. Вспомнил запах ячменной каши в столовой. Вспомнил старушку из соседней лавки, где он покупал дешёвые лакомства. Вспомнил, как звонил колокол, возвещавший отход ко сну, как инспектор обходил общежитие и как его шаги удалялись, а затихшая было студенческая братия снова поднималась с постелей, и в тёмной спальне возобновлялись бесконечные разговоры. Вспомнил, как он взбирался на гору к храму Одзёдзи и, стоя у заросших камышом могил, громко кричал… Поистине всё в его жизни изменилось. Радостные воспоминания прошлого удваивали печаль настоящего. Отчего он теперь такой мнительный? Усимацу вздохнул, заглядевшись на небо. Набежало откуда-то лёгкое облачко. Следя за ним, Усимацу погрузился в свои мысли, а тут подкралась усталость, и он, прислонившись к скирде, незаметно задремал.