Нас не брали в плен. Исповедь политрука - страница 55

В постановлении ГКО[24] о введении в Москве осадного положения о нарушителях порядка было указано: «Немедленно привлекать к ответственности с передачей суду военного трибунала, а провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте». Это постановление было 19 октября, но я приехал в Москву утром 21 — и все было спокойно. Людей на улицах было очень мало, да и без дела слоняться было некому. Многие здания были закамуфлированы, как и Мавзолей Ленина. Имелись следы от налетов немецких бомбардировщиков: сгорел кинотеатр на Арбате, повреждено правое крыло здания МГУ на Моховой. Было больно за Москву, но все верили, что город врагу не отдадут. Вот в таком состоянии я, отобедав в ресторане, поехал на Шаболовку: здесь после курсов было организовало Военно-политическое училище. Теперь курсантов здесь не было, а располагался резерв старшего политсостава, подготовленный к эвакуации в глубокий тыл — в Шадринск Курганской области. Эвакуации я не подлежал и оставался в резерве для назначения на должность в самое ближайшее время.

Я прошелся по зданию, где учился в 1934–1935 годах: никого из персонала уже не было, в библиотеке часть книг валялась на полу, столовая не работала. Нам выдали продовольственные карточки на несколько дней. Уходить никуда не разрешили. В прикроватных тумбочках убывших в эвакуацию оставались личные вещи и даже исправная обувь: никому это не было нужно. Через день, глубокой ночью, меня вызвали на комиссию ГлавПУРа для назначения на должность. Укомплектовывался политсостав новой армии. Захожу, докладываю и удивляюсь — комиссию возглавляет бригадный комиссар, мой хороший знакомый и сослуживец по Петрозаводску, Саша Вишневский из 18-й СД (я сделал вид, что не знаком с ним, но он сам поздоровался со мной). Мне предложили должность редактора армейской газеты, но я отказался и в составе группы в пять человек был направлен начальником резерва в распоряжение политотдела 30-й армии, которой командовал генерал-майор Хоменко.

В группе все были старшими политруками: Левин, участник финской войны, Груздев из Фурманова, хорошо знавший моего брата и жену, и еще двое. Нам надо было проехать до Мытищ на электричке, разыскать артиллерийский склад и с машинами, везущими снаряды, ехать в район Калязина и Кашина, где располагался штаб армии. Старшего в группе не было, но все мы действовали дружно и слаженно. Когда подошли машины, мы помогли погрузить ящики со снарядами и доехали по бездорожью до Загорска, а дальше добрались на попутной полуторке. Несколько раз мы вытаскивали машину из липкой грязи, перепачкались в ней, заночевали в доме ветеринарного врача и утром переправились на пароме через Волгу. Расстояние до Кашина было менее 30 км, но мы преодолели его только к вечеру и снова остановились на ночлег. В итоге, когда мы добрались до места, оказалось, что 30-й армии здесь нет. Мы решили возвратиться в Москву — и на этот раз потратили на дорогу два дня, а не неделю. Мы снова явились в резерв, и старший батальонный комиссар, что направлял нас сюда, начал упрекать нас в трусости: мол, мы боимся отправиться на фронт. Лишь теперь он узнал точное расположение 30-й армии, и мы вновь уехали, сказав, что это он мог сделать и раньше.

Теперь наш путь лежал в г. Клин. По Ленинградскому шоссе было большое движение машин; за Москвой были построены противотанковые заграждения и перед ними вырыты глубокие рвы. КПП тщательно проверял проходящий транспорт и едущих людей. Проверили и наши документы, — и мы покатили дальше. За Клином мы встретились с членом ВС армии бригадным комиссаром Абрамовым, который дал нам поручение оказать помощь местным органам в эвакуации предприятий и материальных ценностей из угрожаемых районов. Мы помогали вывозить ковровую фабрику, зверей из заказника наркома Ворошилова с берега Волжского водохранилища, имущество колхозов и самих колхозников. Этим мы занимались и днем и ночью, а жили в деревне, в пустом доме эвакуированного колхозника.

Вторым поручением была проверка госпиталей для выявления вылечившихся раненых и задерживавшихся в госпиталях лиц рядового и сержантского состава и политработников ротного звена. В армии ощущался недостаток личного состава, и командование искало резервы. С мандатом от ВС 30-й армии я побывал в нескольких госпиталях и проверил команды выздоравливающих: многих направили на сборные пункты как годных к службе в частях. Как политработник я занимался не только этим поручением. Раненые хорошо чувствовали недостатки и при посещении палат рассказывали мне о случаях несвоевременной перевязки раненых, плохом обеспечении бельем, теплыми одеялами, о том, что плохо убирались палаты, несвоевременно кормили тяжелораненых. От начальников и комиссаров госпиталей я требовал немедленного устранения недостатков. В Рогачеве у врачей имелся радиоприемник, и мы прослушали волнующий и вдохновляющий доклад И.В.Сталина, — а через день, 7 ноября, Сталин произнес речь на параде Красной Армии на Красной площади. Это вдохновило и подбодрило всех фронтовиков, укрепило у них веру в дело победы.