Насчет папайи - страница 30

не делал (Даффи ему не поверил, но обещал, что больно не будет), а потом не захотел класть часы в пластмассовую коробку. Вдребезги пьяный, он расхаживал по квартире нагишом и вскрикивал: «Но я хочу засечь, сколько у нас получится, хочу засечь, сколько получится!» В конце концов, когда Даффи начал терять терпение, парень изобразил крайнее огорчение, покорно поплелся в ванную, положил в коробку часы и сразу вслед за тем туда же проблевался. Отмывая часы от рвоты и слушая доносящийся с дивана храп, Даффи еще раз мысленно присягнул на верность «Аллигатору».

На следующий вечер кое-что, наконец, произошло. Миссис Бозли отправилась в город. Ровно в половине девятого она вышла из дома и повергла Даффи в шок. В руках у нее не было лейки, и она не стала смотреть, нет ли где рядом соседки, с которой можно поболтать; она направилась прямо к своей машине и села за руль. Более того, она распустила волосы.

Она была умелым водителем, но Даффи без труда следовал за ней к Вест-Энду. Она явно знала эти места, но Даффи знал их еще лучше. Он три года проработал полицейским в Сохо, и до сих пор помнил там все закоулки и злачные места. Миссис Бозли остановилась на Грейт Мальборо-стрит, он проехал мимо нее, притормозил ярдах в тридцати и смотрел в боковое зеркальце, как она выходит и закрывает машину. Он последовал за ней вниз по Поланд-стрит, потом по Бродвик-стрит, налево, направо — и тут она неожиданно зашла в какой-то клуб. Несколько минут он постоял ярдах в двадцати от входа, потом пересек улицу и медленно пошел по тротуару.

«Пижон» — называлось это заведение, и даже через улицу было видно, что это место не из тех, в которые должна бы наведываться миссис Бозли — по крайней мере, та миссис Бозли, которую он знал. Над входом был устроен бордовый навес, на котором трехфутовыми самоварного золота буквами было начертано: «ПИЖОН». На окнах висели бархатные занавески, подвязанные кружевцем. Но хотя занавески и были подвязаны, внутрь заглянуть было нельзя, потому что кроме занавесок на окнах были еще и жалюзи, и они были закрыты. Понять, что там внутри, можно было благодаря большим квадратным тумбам перед входом, на каждом боку которых светились цветные слайды.

Даффи перешел через дорогу и быстро их осмотрел. На одном была фотография изогнутой барной стойки со множеством высоких табуретов, на другой — снимок чего-то, похожего на ресторан; столики были отделены друг от друга невысокими перегородками с подвесными двустворчатыми дверцами. Были там и две фотографии очень хорошеньких девушек — одна блондинка, другая брюнетка, обе с голыми плечами. На левой тумбе сверху было написано: «„Пижон“ — место, где расслабляются джентльмены»; на правой — «„Пижон“ — лучший отдых — лучшая компания».

Он отошел и стал ждать ярдах в тридцати от входа. Примерно через час показалась миссис Бозли и, не оглянувшись, быстро пошла к машине. Даффи проследил за ней достаточно времени, чтобы убедиться, что она едет домой, потом вернулся к дому Кэрол и поменял машины. Ключи он подбросил под дверь: на этом настаивала Кэрол. Отъезжая, Даффи с неодобрением окинул взглядом припаркованные машины. Вон та — не машина ли Пола Ньюмена?

На следующий день он то и дело посматривал туда, где в стеклянной будке сидела миссис Бозли. Ну и ну, думал он. Приличная работа, домик на Рейнерс-лейн, лейка, муж без одного легкого — и нате вам, волосы по плечам и цок-цок-цок в сомнительный клуб. Что бы это значило? Что бы это значило? Что это — приработок на стороне, чтобы оплатить расходы на лечение мужа? Если да, то это должно быть что-то очень выгодное, иначе зачем бы ей проделывать такой путь ради одного часа. Это должно быть что-то очень неблаговидное. А когда она оттуда вышла, она не выглядела так, будто только что занималась чем-то очень неблаговидным.

Возможно, всему этому было какое-то невинное объяснение. На практике такого никогда не случалось, но теоретически это было возможно. Может, там работал ее брат, или, скажем, внебрачная дочь. Могла же она навестить на работе внебрачную дочь? А почему она тогда распустила волосы? Даффи вынужден был признать, что так она казалась лучше, — не такой бесчувственной. Почти как если бы она не была стервой.