Наш дом стоит у моря - страница 23

И мы разошлись.

Мама все еще не вернулась с завода. Ленька расстелил нашу кровать:

— Ложись, Саня, — а сам пошел к окну и сел на подоконник.

Я тоже примостился рядом с ним.

— Ты чего? — спросил Ленька.

— Да так, — ответил я, — ничего.

Вдруг свет в голубятне погас. Мы с братом оба вздрогнули и вытянули шеи: неужели проснулась? Но нет, дверь не открылась и Светка не вышла из голубятни. Значит, просто выгорела свечка, выгорела и погасла. А Светка по-прежнему спала. Да, видно, здорово она устала за эти два года.

Зря мы так долго сидели на подоконнике: проснулись с Ленькой на другой день поздно, часов, наверное, в десять и нашли в кают-компании только записочку под синим блюдцем:

Светка все еще никак не могла поверить, что Толяши нет в живых.

Ленька молча спрятал записочку в карман. И я вдруг понял, почему нам пришлось обмануть вчера того лейтенанта.

Ведь я тоже, скажу вам честно, никак не мог поверить, что нашего Толяши нет в живых. Прошло два года со дня его гибели, а мы все еще никак не могли поверить в это. Потому что собственными глазами не видели, как хоронили Толяшу. Елена Дмитриевна Стоянович через несколько дней после того, как получила извещение о гибели сына, уехала к родственникам в деревню, и с тех пор мы о ней ничего не слышали.

Кто знает, думали мы, может быть, там, на берегу Днестра под Овидиополем, лежит совсем не Толяша. И командир части уже давно прислал Елене Дмитриевне вторичное извещение о том, что сын ее, Толяша Стоянович, жив, здоров и геройски бьет фашистов.

Кто знает, думали мы и надеялись. Так и Светка, наверное, надеялась не меньше нашего.

Война ушла от нас. Фашистов гнали быстро, и вскоре мы уже не слышали по ночам ее отдаленного гула. Война ушла, и даже воробьи повеселели.

В парикмахерской вместо Ганса Карловича чикает ножницами новый парикмахер. Ему лет пятьдесят. Под носом у него квадратик черных усов, словно четыре мухи сели рядышком. Не нравится нам новый парикмахер. Угрюмый какой-то, сердитый, все время молчит, с клиентами ни словечка. На дворе теплынь, а он, вместо того чтобы снять пружину с двери и распахнуть ее настежь, вставляет каждый день вверху доску. И клиенты с трудом протискиваются в парикмахерскую, как в мышеловку: заденешь головой доску — так тебя и прихлопнет.

— Раньше пружину снимали, — подсказали мы как-то парикмахеру. — И марлю от мух вешали.

— А вам какое дело? Кыш отсюда! — выталкивал он нас.

Обиделись мы и больше к парикмахерской не ходили. Правда, пружину он потом все же снял. И занавеску над входом повесил. А вот лавку на тротуаре поставить так и не догадался.

У нас во дворе появился новый жилец, Валерка Берлизов, толстый пацан лет десяти. Приехал он с матерью. Щеки у Валерки, как помидоры. Только розовые. Впрочем, бывают ведь и розовые помидоры.

В первый же день Валерка заявился во двор с блином в руке. Блин был свернут длинной трубочкой. Он был с мясной начинкой, этот поджаристый блин, и когда Валерка подошел к нам, в воздухе приятно запахло мясом и жареным луком.

Мы сидели возле Толяшиной голубятни и наблюдали, как Ленька подновляет третий этаж голубой краской. Слева от меня сидел Мамалыга, справа Мишка и Оська Цинклеры.

Когда Валерка подошел к нам со своим блином, мы с Жоркой, конечно, внимания на это дело не обратили: подумаешь, блин. А Мишка и Оська не выдержали: подошли к Валерке почти вплотную и как завороженные уставились на блин.

Валерка перестал жевать.

— Чего надо? — спросил он у Мишки и отпустил ему свободной правой рукой шалабан.

Мишка стерпел, только часто-часто заморгал глазами. Оська тоже заморгал, как будто шалабан достался и ему.

— Вот чудо-юдо! — хлопнул себя по ляжке Валерка и наклонился к ним. — Так вы же близнецы!

— Ага, — с готовностью ответили ребята. И пальцами друг на дружку: — Мишка, Оська.

— Ну и похожи! Вот чудо-юдо! — повторил Валерка. — А блинчика хотите, Мишка-Оська?