Наш лисенок - страница 26

— Ну и что с того, что Мосса ее выкопала, — удивился Атс, — а если мы построим себе дом, мы тоже никого туда не пустим?

— Пустим, конечно, но ведь лиса не человек, — сказала мама. — У зверей все по-другому. Если кто хочет иметь гнездо, сам должен его построить. У них ведь нет плотников.

— Ну, не совсем так, — вмешался в разговор отец, слышавший мамины объяснения. — Дупло в дереве долбит дятел, а гнездо там строит скворец или еще кто-нибудь. Кукушка никогда себе гнезда не вьет, она кладет яйцо в чужое гнездо, чтобы самой птенцов не кормить. А про лису говорят, что она иной раз заберется в барсучью нору, да так там нагадит, что хозяин от этого запаха из собственного дома бежит.

— А разве барсук не может справиться с лисой? — спросил Атс.

— Значит, не может, раз лиса выгоняет его из норы, которую он своими десятью когтями выкопал, — проговорил отец. — Лиса ведь мошенница и обманщица, такие всегда за чужой счет живут.

— Мосса вовсе не мошенница и не обманщица, она сама выкопала себе нору под кучей хвороста, — вступился за лисенка Атс.

— На цепи и мошенник — честный человек, — сказал отец, но Атс так и не понял, что отец имел в виду, и разговор на этом кончился.

Однако, подумав немного, Атс снова спросил:

— А Пийтсу — мошенница и обманщица?

— Почему ты так думаешь? — в свою очередь, спросил отец.

— А почему она живет в конуре, которую ты сколотил? — ответил Атс.

— Ну, это совсем другое дело, — пояснил отец, — Пийтсу служит нам и за это получает еду и жилье.

— А разве я тоже вам служу, ведь у меня есть еда и квартира?

— А как же иначе, — ответил отец. — Ты присматриваешь за Моссой, бегаешь по двору, спишь, дразнишь петуха — это и есть твоя работа.

Атс внимательно поглядел отцу в лицо, как будто хотел понять, говорит он всерьез или шутит. Но прежде чем он пришел к какому-либо выводу, мама сказала:

— Только красное одеяло ты не должен больше надевать на голову, не то петух опять кинется на лису и она оторвет ему голову, второй раз он одними перьями из хвоста не отделается.

— А без головы никакой петух петь не будет, — поддержал отец маму.

— Если у петуха нет головы, значит, он мертвый, — сказал Атс, — а мертвые петухи не поют.

— Что правда, то правда, мертвые петухи не поют, — согласился отец.

Когда землю покрыл снег и ударили морозы, Атса стал мучить вопрос, возьмет ли отец лису с собой в лес или всю долгую зиму ей придется спать в своей поре да сидеть на привязи под елкой. Сначала Атс приставал с этим к маме, потом стал надоедать отцу, хотя у него было столько хлопот с вывозом деревьев и бревен из леса, что ни о чем другом он и слышать не хотел.

— С какой это стати мне брать ее с собой, куда я ее там дену! — уже начиная сердиться, отмахнулся он от мальчика.

— Конечно, — согласилась мама, — куда папе девать лису, он же будет по горло занят с лесорубами.

— Давайте я пойду ее сторожить, — предложил Атс.

— Тоже мне, нашелся сторож, — ответил отец, — чего доброго, уснешь в сугробе, как осенью уснул в скирде на помещичьем поле, хоть целую волость сзывай тебя да лису разыскивать.

— В снегу я не засну, в снегу холодно, и солнца тоже нет, — возразил мальчик.

— От сильного мороза детей клонит в сон так же, как от жаркого солнца, — проговорила мама.

— Пана разожжет костер, вот и не будет холодно, — сказал Атс.

— Кто ж тогда будет лису пасти, если ты будешь сидеть у огня? — спросила мама.

— Лиса тоже будет сидеть у костра, — ответил Атс.

— Лиса не человек, чтобы у костра сидеть, — сказала мама, — Лисе побегать хочется. Ей ведь не холодно, она в теплой шубе.

Но все эти разъяснения ни к чему не приводили. Атс клянчил и клянчил, чтобы отец отвел лису в лес и показал ей, как там красиво зимой, когда много снега, и чтобы он взял с собой его, Атса, который будет сторожить лису. В конце концов все поняли, что Атс заботится не столько о Моссе, сколько о себе самом, и что ему очень хочется пойти в лес вместе с отцом и возчиками, отправлявшимися туда длинной вереницей на скрипучих дровнях, с запряженными в них пофыркивающими лошадьми. На белом снегу, покрывавшем землю и лежавшем на деревьях, люди казались черными, как уголь, а голоса их будто падали к ногам в мягкие сугробы.