Наш собственный конец света - страница 11

Я взглянул в окно.

Хренова куча снега.

Она первая, кому я сам расскажу…

– Я убежал в лес, мы тогда жили в деревне. Я убежал далеко-далеко. Отыскал свой небольшой шалаш, построенный еще летом, о котором не знал никто. Он был почти полностью погребен снегом. Я вырыл вход и забрался внутрь. Там было тепло и куча газет, которыми я накрылся и заплакал. А потом я заснул.

В моем колодце появилась вода? Эта хренова куча снега начала таять?

На моих щеках проложила дорожки соленая влага. Но я продолжил:

– Проснулся я посреди ночи оттого, что все-таки замерз. Я вылез и побрел домой. Но дома никого не оказалось, более того, он был открыт, и я пошел искать маму с папой.

Я заплакал, горько и навзрыд.

– Они искали меня. В ту ночь было очень холодно, шел снег и был сильный ветер. Через какое-то время меня нашли соседи, то же принимавшие участие в моих поисках. А родителей нашли только ближе к вечеру. Они были мертвы. Позднее, я узнал, что у моего отца случился инфаркт, до этого он перенес их уже три, а моя мама просто не смогла дотащить его до дома – она замерзла.

Я замолчал, сотрясаясь рыданиями, проклиная все на свете. А потом, немного успокоившись, произнес:

– Они искали меня. Я виноват… – Я вытер слезы. – Я никому и никогда этого не рассказывал. Более того, я старался никогда об этом не вспоминать.

«Но, я плакал, и, неужели, но ведь так оно и есть, мне стало немного легче. Не так ли?»

– И каждую зиму, я хочу умереть, но меня останавливает только то, что я ничего этим не докажу, и родителей этим не верну. Они бы хотели, чтобы я жил. И твоя мама, думаю, считала бы так же на счет тебя.

Вика снова заплакала, может от понимания бессмысленности своего поступка, может, опять вспомнила ту новогоднюю ночь, а может, было и еще что-то, о чем она мне не сказала.

Боже, как же это все банально: мы делимся своими печальными историями, плачем. Говорим о том, о чем никогда и никому не говорили: может, боялись, может, не хотели. И банальнее всего то, что встретились два одиночества, под новый год, с одинаковыми судьбами и одинаковыми раскаяниями. Как в сказке. Но сказок не бывает, потому что у этой вряд ли счастливый конец.

Спустя три дня, я забрал Вику к себе. Как я и думал, ее отчим ничуть не возражал, по-моему, она была для него абсолютно безразлична. Мне жалко ее, она жила с человеком, который ее просто не любил, хотя и был единственной близкой душой. Я все детство провел в детдоме, где не был нужен вообще никому, но я смог адаптироваться к этим условиям, и единственным спасением для меня был мой мир, в который я постоянно уходил с головой и писал, писал, писал.

Мы поженились через год, когда ей исполнилось восемнадцать, и прожили вместе десять лет. У нее больше не было суицидов, да и меня такие мысли более не посещали. Но каждый раз с наступлением зимы, я продолжал писать грустные романы, мне, хоть и на много реже, но продолжали сниться мои сны про ту зимнюю ночь. И я всегда переживал за Вику, когда наступал новый год. Но она изменилась. Мы больше никогда не говорили о нашем прошлом, и, я так думаю, свое она сумела похоронить в потаенных глубинах своей души. Но иногда я все же заставал ее плачущей, казалось, без причины. Но не от того ли ей было плохо, что она забыла, что она заставила себя не помнить. Прошлое можно забыть, но вот свою вину…

Мы впервые отпраздновали новый год, который оказался десятым по счету в нашей жизни, и последним.

Она умерла вскоре, не дожив до окончания зимы. Почечная кома – так назвали это врачи. Она не любила ходить в больницу и часто пыталась скрывать от меня свои болезни. Острая почечная недостаточность. Слишком рано для нее. Но здесь могло сыграть все, начиная с наследственности (ее бабушка умерла от хронической почечной недостаточности), кончая перенесенной в шестнадцать лет аварией, хорошенько ослабившей ее иммунитет, и частые вирусные и инфекционные заболевания. Она не любила больницы и не любила лечиться. Может, это и было ее суицидом.

Она умерла, но сказала, что была очень счастлива со мной.

После этого я долго не мог писать, и, поддавшийся все же мольбам в тот год, мой редактор, окончательно и на веки распрощался со мной.