Наш собственный конец света - страница 8

Тяжелый вздох, и так сокрушающее:

– Все… – Анестезиолог перестала нажимать на грудь малыша и отсоединила аппарат ИВЛ от эндо-трахеальной трубки, подержала ладонь над трубкой, проверяя, задышит он сам или нет. – Что ж, пускай полежит по правилам два часа. – И трясясь, вышла из палаты.

В реанимационном отделении воцарилось молчание. Гнетущая и вязкая тишина, продираемая одним лишь писком датчиков.

А я все смотрел на монитор, надеясь, что прямая линия вот-вот пойдет зубцами. Молил бога. Надеялся. Меня всего трясло. Хотелось сказать: Еще раз, давайте еще адреналин и еще один разряд. Хотелось снова начать делать ему искусственный массаж сердца.

Хотелось плакать.

Я ощущал свое бессилие, свою вину, которой не должно было быть, ведь я все равно ничего не мог поделать. Меня трясло, сердце, казалось, отбивало ритм за двоих: меня, и уже биологически мертвого ребенка. Ноги были ватными, а дыхание задерживалось тихими рыданиями, которым я не мог позволить вырваться наружу. Пробирал озноб, в глазах стояла влага.

Заглох писк датчиков. И я, дрожащими руками, помогал снимать с маленького тельца электроды. Его ручки и ножки были белы, как бумага. Но я не мог поверить, что все уже кончено, что он мертв.

Хотелось обнять его, хоть как-то вдохнуть в него жизнь.

Хотелось кричать: Господи, почему?!

Жутко хотелось курить…

День, который я не могу забыть. День, когда я впервые увидел смерть, и проиграл ей. Хотя, не мне было решать, и я ничего не мог сделать…

Много снега. Он падает с неба большими хлопьями.

Хренова куча снега. Его так много, что ехать приходиться медленно и осторожно. А еще эта тупая занавесь из хлопьев – ничего не видно. И там еще жутко холодно. Но здесь в машине хорошо, здесь тепло.

Хренова куча снега. Там ночь, горят фонари. Там красиво.

А у меня проблемы с одним идиотом редактором, который вдруг решил, что мои романы ему уже не подходят!

И скоро новый год, черт бы его побрал. Я смотрю на часы.

Хренова куча снега. А новый год уже через час.

Нет, я не буду его встречать. Черт, да я просто не успею это сделать!

Хочется одного: напиться и заснуть. И никогда не просыпаться больше…

Хренова куча снега. Мне даже нескем встретить этот новый год. Да я и не хочу его встречать. Еще один скучный и одинокий год. И кто знает, сколько еще у меня будет проблем в этом году, да и с этим редактором.

Поехал к нему сегодня, думал, все улажу. Но не тут-то было, после трех часов разговора он опять…

Боковым зрением, неподалеку от дороги, замечаю падающую в сугроб тень.

Как это еще заметил? Но еду дальше.

Нет, я так не могу. Останавливаюсь и сдаю назад. В поле действительно что-то лежит, но снеговая занавесь не дает разобрать, что именно.

– Черт подери, не уже ли я собираюсь ради, не знаю чего, выйти в такой мороз и буквально плыть по этому чертову снегу, что бы узнать, что там такое?

А вдруг там человек?

Надеваю куртку, беру фонарик и выхожу. От первого же порыва ветра мое лицо пронзают сотни игл. Хочется плюнуть на все и поехать дальше. Но я хлопаю дверцей и, перепрыгивая сугробы, направляюсь к черному пятну посреди белоснежного поля.

«Черт подери, какого хрена ты здесь делаешь?» – думаю я, смотря на лежащего в снегу человека.

Я беру его за плечи и усаживаю лицом к себе.

– Эй, ты в порядке?! – кричу я. Глупо, сам понимаю, но ничего более не приходит на ум. Вглядываюсь в лицо и цепенею: передо мною, почти на грани жизни и смерти, в ледяном снегу сидит девушка и что-то шепчет себе под нос.

«Красивая, милая, – думаю я. – Так какого же хрена ты здесь делаешь?!!»

Главное – жива.

В машине тепло, хорошо, машина нас быстро домчит до ближайшей больницы. Но ехать все равно надо осторожно.

Хренова куча снега.

Девушка что-то бормочет. Из всего можно разобрать только: Я мертва?

Смотрю на часы, почти половина двенадцатого. В больнице мне рады не будут. Но я постараюсь им это компенсировать. Пытаюсь вспомнить, сколько у меня с собой денег и что лежит в багажнике.

На заднем сидении стало тихо. Я сбавил скорость и обернулся. Спит, или?..

Без пятнадцати до нового года я вошел в здание хирургии, неся хрупкое тельце на своих руках. Ее дыхание было почти не заметно, но она все же была жива.