Наше море - страница 11

Уходили мы небольшими группами. Ясный и прозрачный день вдруг к вечеру разразился грозой, да такой сильной, какая бывает только в горах. Я надолго запомнил эту горную грозу: и белые яркие вспышки молний, и могучий вулканический грохот грома, и шум столетних деревьев, согнувшихся под тяжестью ветра.

Закрепив за плечами вещевые мешки, накинув сверху госпитальные халаты, под проливным дождем мы уходили [26] из города. Мокрые и грязные, с трудом пробирались горными тропинками. Только в полдень на следующие сутки наша группа добралась до станции Нальчик. Я долго ходил среди санитарных поездов и эшелонов с эвакуированными, разыскивая знакомых моряков. Опираясь все еще на палку, я шел по перрону, когда из окна вагона только что прибывшего санитарного поезда кто–то окликнул:

— Дмитрий Андреевич! Живой! Иди к нам!

А через несколько минут я уже сидел в купе вагона, где встретил своего приятеля Георгия Терновского, вместе лечились в госпитале, и еще нескольких знакомых офицеров…

Рассказ Глухова о Кисловодске меня интересовал еще и потому, что кроме раненых офицеров нашего соединения в Кисловодск были эвакуированы и наши семьи. Что с ними, как они выбрались оттуда, мы до сих пор не знали.

— С этим эшелоном выздоравливающих моряков я и прибыл сюда, в штаб военно–морской базы. В отделе кадров категорически заявил: «Долечиваться в госпиталь больше не пойду. Только на корабль!»

На причалах знакомого порта Поти, 1 де, на мое счастье, стояли сторожевые катера, первым, кого я встретил, был Петр Чеслер. Увидев сторожевые катера и своих боевых товарищей, почувствовал: «Ну, теперь–то я дома».

— И вот, как видишь, корабли плавают, а я сижу на берегу, — невесело закончил Глухов. — И это еще хорошо, а то наш флагманский врач Гелеква опять хотел отправить меня в госпиталь. Да и семья сейчас рядом со мной — в Поти. В первый раз за время войны увидел их. Но я надеюсь, что скоро снова буду плавать: врачи говорят и контр–адмирал обещает!

Глухова тянуло в море, в дальние походы, где можно было лицом к лицу встретить врага и разгромить его в бою. И мне казалось, что я понимаю его. Я вспомнил слова, сказанные им однажды:

— Я уж лучше буду семь дней в море штормовать, чем сутки сидеть на берегу.

Глухов относился к той категории моряков, которые на все соблазны береговой жизни отвечали коротко и твердо:

— Наше дело — море! [27]

Той же ночью мы с катерами ушли конвоем[2] в Туапсе. А днем радист сторожевого катера 081 перехватил тревожное радиодонесение от БТЩ «Взрыв»: «Атакован бомбардировщиками. Срочно вышлите самолеты прикрытия». И позже, когда на море вовсю гулял шторм, поступило короткое приказание: «Всем кораблям и судам, находящимся в районе Новороссийск — Геленджик, немедленно оказать помощь БТЩ «Взрыв». Далее следовали координаты тральщика.

Можно было предположить, что с кораблем что–то приключилось. Позже стало известно следующее. БТЩ «Взрыв» выходил на боевое задание. Спокойный и уверенный, командир корабля Ярмак находился на правом крыле мостика. Ничто не предвещало опасности. Ранним утром, когда выходили из порта, из–за гор показалось солнце; было прохладно, ночные заморозки побелили еще зеленую траву, припорошили железную палубу. А. когда поднялось солнце, стало по–осеннему тепло и море лежало спокойным. И вдруг прямо на глазах у Ярмака погода резко изменилась: подул суровый норд–остовый ветер, небо нахмурилось и потемнело.

Ярмак почувствовал, как незаметно назревает опасность. Только что ровное и гладкое море начало морщиться и бугриться, и вскоре разразился шторм. И уже шла крупная волна, сворачиваясь в длинные серые валы.

— Проверить штормовые крепления! — распорядился Ярмак. Он знал, что норд–остовый ветер, особенно в районе Геленджик — Новороссийск, бывает свирепым.

Но опасность никогда не приходит одна. Только что были приняты все меры для встречи со штормом, как неожиданно вывалились из–за туч немецкие самолеты.

— Шесть «хейнкелей» прямо по носу. Идут на нас! — успел доложить сигнальщик.

Начался смертельный бой. Ярмак был мужественный и опытный офицер. Он умело маневрировал, изменял скорость корабля, уклонялся от сбрасываемых бомб и одновременно вел заградительный огонь всеми своими пушками. [23]