Наше небо - страница 21

Пропадав «солдатиком» около трехсот метров, я решил прекратить падение и дернул за вытяжной трос, но он что-то не поддавался. Дергаю еще, на этот раз с большей силой, — трос попрежнему не поддается.

Собрав все силы, дергаю двумя руками. Никакого результата. Точно кто-то в десять раз сильнее меня схватился за трос и не отпускает его. До земли, по моим расчетам, осталось всего триста метров.

Быстро переворачиваюсь на спину так, чтобы запасной парашют, лежащий на груди, оказался сверху. До земли оставалось всего метров сто пятьдесят, когда я выдернул вытяжное кольцо.

Едва коснувшись земли, я с большим нетерпением стал осматривать основной парашют, желая выяснить, почему он не раскрылся.

Все оказалось очень просто. Торопясь, мой укладчик, вместо того чтобы стропу вытяжного парашютика привязать к плечевым лямкам, привязал ее к гибкому шлангу вытяжного троса. Под действием вытяжного парашютика шланг вытяжного троса образовал петлю, и чем сильнее тянул я за вытяжное кольцо, тем сильнее эта петля затягивалась.

Этот случай показал мне, что дорожить своим временем — не значит торопиться без оглядки.

Как-то в одном из заграничных журналов я прочитал о том, что парашютист, выбросившись из самолета и пройдя затяжным прыжком несколько метров, открыл парашют, затем отцепил его и снова камнем полетел вниз. В трехстах метрах от земли он открыл второй парашют и на нем благополучно приземлился.

«Интересно было бы совершить такой прыжок», — подумал я тогда.

В августе 1934 года, возвращаясь из отпуска, который провел в Севастополе, я остановился на несколько дней в Москве. Зашел проведать своего старого приятеля товарища Мошковского. После первых обычных в таких случаях восклицаний, дружеских похлопываний по плечу разговор, естественно, перешел на близкую нам тему — о делах парашютных.

18 августа в Москве должен был состояться большой авиационный праздник. Мошковский рассказывал о нем с большим воодушевлением, и все его мысли вращались вокруг воздушного праздника, ни о чем другом говорить он не мог.

Перед праздником должна была состояться большая репетиция, и Мошковский предложил мне принять в ней участие.

Он как бы вскользь упомянул, что у него имеется парашют, который отстегивается в воздухе. Потом спросил, не воспользуюсь ли я им для участия в подготовке к празднику. Надо ли говорить, с какой радостью принял я это предложение?

Тренировка к празднику дня авиации была назначена на 6 августа. В этот день вся Москва устремилась на аэродром в Тушино. Сотни автобусов и легковых машин, тысячи велосипедов и мотоциклов заполнили Ленинградское шоссе.

По условиям, прыгнув с высоты около двух тысяч метров и пройдя затяжным прыжком семьсот-восемьсот метров, мне следовало открыть парашют, опуститься на нем метров сто пятьдесят, отцепиться от него и снова падать затяжным прыжком, стремясь сделать затяжку как можно дольше.

Самолет, оторвавшись от земли, начал набирать высоту. Я стал смотреть вниз. Аэродром казался каким-то живым муравейником. Было непостижимо, как они там внизу ухитряются не наступить друг на друга.

Подняв руку, летчик показал мне на облака. Мы добрались к ним вплотную. Казалось, что облака сейчас лягут на крылья самолета, покроют нас белесым туманом, и мы ничего не сможем видеть.

Высота тысяча метров. Выше подниматься нельзя.

— Что делать? Снижаться? — спрашивает летчик.

Снижаться — значит упустить прекрасный случай. Неизвестно, когда он еще повторится.

— Буду прыгать!

Даю летчику сигнал, а сам начинаю готовиться к прыжку. Осторожно выбираюсь из кабины и отталкиваюсь.

Пролетев триста метров, я перевернулся на спину и раскрыл нагрудный парашют. Змейками промелькнули белые стропы. Сильный рывок — и парашют раскрылся.

Вслед затем произошло что-то совершенно неожиданное. По всем правилам парашют должен был начать плавное снижение, как вдруг я почувствовал, что металлические застежки, соединявшие меня с подвесными лямками парашюта, не держат его. Парашют, ничем со мной не связанный, стал от меня отделяться. Инстинктивно одной рукой я схватился за лямки удаляющегося парашюта, но, конечно, я удержать их не мог.