Наше небо - страница 28

— Смотри, не заглядись на птичку, а то забудешь парашют раскрыть.

— В случае чего, — перекрикивал всех Коля Оленев, — прыгай в воз сена — жив будешь.

Я сел в машину. Летчик включил мотор, и самолет, пробежав по зеленому ковру, взмыл в воздух. Быстро набрал высоту в пятьсот метров, — выше лететь нельзя — мешал сплошной белесый покров, прятавший голубое небо.

Я все же решил лететь затяжным прыжком триста-четыреста метров.

Выбравшись из самолета, я плавно оттолкнулся от борта и сразу же принял удобное для меня положение — головой вниз. Неожиданно мною овладел экспериментаторский зуд. Откинув в сторону одну ногу, я старался запомнить, какое влияние это оказывает на мое падение. То же проделывал я вначале с одной рукой, затем с другой.

Проходит несколько секунд, и меня, точно электрическим током, пронизывает мысль, что, выбросившись на высоте шестисот метров, я лечу со скоростью пятидесяти метров в секунду. Надвигающаяся земля ослепляет глаза обилием света.

Моментально дергаю за вытяжное кольцо. Как раскрылся парашют — точно не помню. Помню только одно — вслед за рывком я почувствовал сильный удар о землю.

Парашют раскрылся от земли настолько близко, что он едва-едва успел погасить скорость моего падения.

Я остался жив благодаря тому, что парашют запутался в молодых березках и тем самым задержал основную силу падения. Если бы не березки, я неминуемо разбился бы.

Как оказалось, увлекшись экспериментом, я раскрыл парашют всего в семидесяти-шестидесяти метрах от земли. Если бы я медлил еще одно мгновение, то березки не спасли бы меня.

Такое позднее раскрытие парашюта было очень эффектным, но ничем не оправданным.

Летчики, наблюдавшие за моим прыжком, ясно видели очки и даже пуговицы моего комбинезона.

Этот случай глубоко врезался в мою память. С тех пор я сделал десятки экспериментальных прыжков, но ни один из них не был с таким поздним раскрытием.

Выполняя в прыжке поставленную перед собой задачу, я никогда ничем побочным не увлекаюсь. Таких происшествий, как 18 августа 1933 года, больше со мной не случалось.

Декабрьские сумерки. У замороженного окна качаются тени склонившихся голых ветвей. Тишина угрюмых деревьев сада, опушенных тяжелыми хлопьями, наполняет нашу любимую лабораторию, куда мы пришли на очередной высотный сеанс. В комнате полумрак. Нас четверо: военврач 2-го ранга Элькин, военврач 3-го ранга Романов, мой товарищ капитан Скитев и я.

Предстоит новая высотная тренировка, очередной подъем в стратосферу.

Стальной цельнометаллический барабан, в котором могут свободно уместиться три-четыре человека, стоит посреди комнаты с подведенными к нему трубами вентиляции и нагнетательной системы. Небольшое динамо, распределительный щиток и контрольные приборы выведены наружу.

— Готово, — говорит Элькин, водворяя в барокамеру нашего третьего спутника — морскую свинку. — Мы поднимем вас до десяти тысяч метров, затем «спикируем» до семи тысяч и посмотрим, как будет себя чувствовать этот красноглазый пассажир.

Мы входим в барокамеру, садимся на свои места, надеваем кислородные маски. Тяжелая стальная дверь закрывается. Полудюймовые стенки двери расплющили резиновую прокладку, создав тем самым полную герметичность нашего «полета». Теперь мы находимся в изолированном воздушном пространстве, которое, в зависимости от задач нашего эксперимента, может быть почти безвоздушным… С внешним миром нас связывают лишь телефон и пара глазков из дюймового стекла.

Свинка жмется в углу клетки, тревожно рассматривая новую обстановку. Клетка поставлена между мной и Скитевым так, чтобы она приходилась как раз напротив глазка, у которого должен производить свои наблюдения доктор Элькин.

— Кислород есть? — спрашивает в телефон Романов.

— Есть, — отвечает Скитев.

— Внимание. Начинаем подъем!

Мы смотрим на дрогнувшие стрелки альтиметра и по глухому урчанию мотора улавливаем, что подъем начался.

Стрелка быстро идет по кругу, набирая первые метры высоты. Мы сидим в масках, еще не пользуясь кислородом. Дышится свободно. В эти минуты наш условный полет отличается необычайной устойчивостью горизонта. Чувствуешь, что прочно сидишь на своем кресле, и самолет не одолевает никакая болтанка, никакое кренение. Да и во всем остальном подъем ничем, пожалуй, не отличается от обычного полета, если не считать разности температуры, которая в обстановке высотного полета понижается по мере увеличения потолка. Не слышно отрывистого разговора, который ведут наши доктора Элькин и Романов, поднимающие нас на высоту. Мы видим лишь движения их губ, их сосредоточенные взгляды на контрольные приборы.