Наше небо - страница 32

Покачиваясь, словно на чужих ногах, стою так несколько секунд, с усилием вдыхая кислород, преодолевая огромное тяготение к креслу. Страшная усталость сковывает дремотой, но я говорю себе:

— Нет! Никоим образом!

Маленькая предосторожность, предпринятая еще на земле, когда мы ослабили поясные ремни, оказывается теперь очень своевременной. Наши животы распирают кишечные газы. Перевожу взгляд на Скитева, чтобы условиться о снижении. Я вижу его накренившимся, будто в самолете в момент виража. Глаза его неподвижно устремлены на альтиметр. Он с усилием делает движения, какие необходимы летчику, чтобы положить самолет в вираж, в спираль. Потом он начинает работать ногами на педалях.

Четырнадцать тысяч метров, потолок!

Стрелка останавливается. Сейчас, когда нас выдерживают на этой высоте, чтобы приучить к новой атмосферной среде, удары сердца становятся настолько сильными, что слышишь, как они проходят по всему телу, отдаваясь оглушительным звоном в голове: «Бум, бум…»

Бросает в холод, потом вдруг обдает жаром, и в эти мгновения сонливость исчезает. Затем властное чувство сна захватывает нас снова, и мы изо всех сил боремся с ним, пока, наконец, не начинается плавный спуск.

Бодрость, словно выкаченная из нас вместе со скудными остатками кислорода, возвращается к нам неторопливыми движениями стрелок, уменьшающими счет высоты. На двенадцати тысячах метров мы уже веселее смотрим друг на друга. Скитев подмигивает мне, я понимаю это так: «Мы еще не туда заберемся!»

На сороковой минуте сеанс прекращается. Это полностью исчерпывает программу нашей тренировки. Теперь — отдых и сон на земле, настоящей, родной земле. Послезавтра — полет в суровую стратосферу.

— Я прикрою вашу экспериментальную лавочку, — встречает нас Элькин, явно довольный нашим поведением. — Дорвались до потолка — и давай париться.

— Мы-то дорвались, — отвечает Скитев, — а твой питомец как будто сорвался. Возьми-ка, — протягивает он клетку с подопытной свинкой.

Элькин сокрушенно смотрит сквозь сетку, за которой лежит беленький вздувшийся трупик.

Над огромным прямоугольником аэродрома висела туманная дымка. Она пришла ночью с озера, обволокла соседний лес, границу летного поля и держалась еще в полдень, не рассеиваемая солнцем, выступающим из плотной пелены оранжевым мутным пятном.

Старт пустовал, — погода была нелетная.

Тем неожиданнее в полуденной тишине прозвучал сигнал боевой тревоги. Тревога — значит вылет независимо от погоды, тумана, любых случайностей.

Штурман Завилович вскочил из-за стола, — ему только что подали диэтический завтрак. Радист Сергеев, получив отпуск на сорок пять суток, укладывал вещи…

Протяжные, длительные гудки сирены звали на старт. Люди в мохнатых унтах, застегивая на ходу меховые комбинезоны, бежали к машинам.

Мобилизационная готовность летной части измеряется минутами.

Стальной рокот моторов уже разносился по полю. К старту, сбавляя газ, примчался на мотоцикле командир части — капитан Скитев. На черте взлета, рассекая туман, метнулась ракета — вылет разрешен.

Приказ получен, — больше Скитеву ничего не нужно.

Через несколько минут над аэродромом снова воцарилась тишина. Кильватерная колонна бомбардировщиков уже шла к далекому озеру, где, по донесению разведки, сосредоточились крупные силы «противника».

Тридцатилетний командир Михаил Скитев, подняв свою часть на высоту пяти тысяч метров, шел сбоку с превышением на сто метров от общего строя, чтобы удобнее наблюдать боевые действия экипажей.

Пара наушников, микрофон соединяют Скитева с экипажем каждого корабля. Скитев отдает приказание, — радист Комендантов, находящийся в соседней кабине, передает приказ по эскадре:

— Курс сто шестьдесят, высота шесть тысяч метров.

Сквозь могучий рокот моторов слышен четкий ответ:

— Есть курс сто шестьдесят, высота шесть тысяч метров.

Приказ передан точно. Теперь командир через целлулоид обтекателя следит за разворотом эскадры и сам вместе с нею ведет самолет по курсу.

Изумительный строй белокрылых машин словно плывет над огромной вуалью, покрывшей пятнистую бурую землю. Вглядывающемуся с этой высоты в задымленные земные ориентиры, кажется, что земля дышит легкой испариной, успокоенная тишиной сентябрьского полудня.