Наше небо - страница 47

— Почему?

— Не полагается. Приказание — допускать при укладке только прыгающих.

— Так, так… А кто будет прыгать?

— Кайтанов.

— Разве он в части?

— Не могу знать.

Я отошел в сторону. Приятно было смотреть на озабоченное молодое лицо, склонившееся над грудой шелка, и думать, что кропотливый, старательный труд производится ради моей же собственной безопасности.

Вытягивая стропы, красноармеец отыскивал швы покроя, быстро укладывал их по какой-то сложной схеме, представляющейся, очевидно, ему по памяти. На десятой минуте огромные шелковые волны исчезли со стола. Изящно уложенную, перехваченную стропами плотную пачку шелка оставалось вложить в ранец.

Я был поражен быстротой, блестящей укладкой.

Утром состоялись полеты. Выпустив нескольких молодых парашютистов, я посадил самолет, чтобы, отдохнув немного, уйти в воздух для совершения экспериментального прыжка.

— Товарищ Кайтанов! — раздалось позади. — Парашюты готовы, разрешите надевать.

Передо мной, держа навесу два парашюта, стоял знакомый укладчик Матвеев. Он чуть отпрянул назад, узнав меня, когда я снял очки и шлем.

Мы познакомились и с той поры стали настоящими друзьями в общем боевом и любимом деле.

Вышло так, что почти все свои пятьсот прыжков я совершил на парашютах, уложенных красноармейцем Матвеевым.

Часто бывает, что моторист, жизнь которого проходит у самолета на земле, вдруг квалифицируется на пилота и со всей страстью, уже в воздухе, совершенствует свою новую профессию.

Случилось так и с Матвеевым. Красноармеец срочной службы, он отлично изучил свою скромную специальность и уложил уже свыше трех тысяч парашютов, когда его одолело желание самому совершить прыжок.

— Вывезите, товарищ Кайтанов, — обратился однажды он смущенно, вопросительно глядя мне в лицо.

— На прыжок?

— Да.

— Наземную подготовку прошли?

— Нет.

— Начните с наземной, посмотрим.

В очередной группе новичков Матвеев занимался старательно, поднимался в воздух на самолете, изучал технику отделения, пока, наконец, не убедился в полной своей готовности. Я проверил — можно было выпускать.

Последние инструкции, посадка в самолет. Перед взлетом говорю:

— Итак, прыжок с крыла, высота семьсот, раскрытие нормальное. Понятно?

— Понятно… — неуверенно ответил Матвеев.

— В чем дело?

— Разрешите затяжной.

— Первый — и затяжной? Никоим образом!

Даю газ, отрываю самолет от поля. На первом кругу Матвеев выходит на крыло, с лицом, широко расплывшимся в улыбку, и смотрит на меня, ожидая команды. Держа штурвал одной рукой, другую подымаю кверху:

— Прыгай!

По губам Матвеева читаю: «До свидания».

Мгновенно он переваливается вниз головой и входит в вираж, я вижу его уже под раскрывшимся парашютом.

Едва самолет касается аэродрома, Матвеев бежит мне навстречу.

— Рука-преступница вышла из повиновения, — кричит он. — Своевольно вырвала вытяжное кольцо, не выдержав положенной затяжки.

В морозный мартовский день 1936 года летчик Благочиннов поднял меня на высоту около шести тысяч метров для тренировочного высотного прыжка. Набирая потолок большими, все увеличивающимися кругами, мы скоро потеряли аэродром из виду и вошли в слой облачности, лежавший над землей на высоте трех — трех с половиной тысяч метров.

Над аэродромом боевые машины летали в разных направлениях, поэтому мы ушли в сторону на двадцать пять — тридцать километров.

После часового пребывания в воздухе я дал сигнал летчику, чтобы он подошел к намеченной точке. Мороз давал себя чувствовать, и мне скорее хотелось выполнить задание. Укрывшись меховым воротником шубы, я тихо подремывал и невнимательно следил за курсом самолета. Как назло, летчик перепутал указанную точку и, вместо того чтобы отойти от аэродрома на двадцать — двадцать пять километров, удалился от него больше, чем на шестьдесят.

На высоте около шести тысяч метров, сбавив газ, он полуобернулся ко мне и крикнул:

— Прыгай, что ли.

Не проверив расчета, я стряхнул с себя сон и, не раздумывая, отделился от самолета. Всего обдало холодом.

Чтобы меньше болтаться в воздухе, я падал тысячи две метров затяжным прыжком, затем раскрыл парашют и осмотрелся. Впереди — что-то новое, незнакомое. Позади — какие-то новые дороги, перелески, замерзшие озера.