Наследие: Книга о ненаписанной книге - страница 2
Каким бы старательным учеником я ни был и как бы тщательно она ни готовила меня к моей будущей миссии, я знал, что я не писатель. Конечно же, в юности, как всякого заядлого читателя, меня мучило желание овладеть тем, что приносит счастье и душевное спокойствие. Но вскоре я понял, что душевное спокойствие — это и есть мое и что я никогда не буду творцом, просто не имею необходимых для этого качеств. Проведенные рядом с ней годы помогли мне разобраться в том, чего мне не хватало или чего, напротив, во мне было слишком много.
«Слава Богу, ты втайне не мечтаешь стать писателем и не надеешься, что я тебе помогу, потому что я не в состоянии этого сделать», — сказала она как-то в начале нашего знакомства. Я ответил тогда, что ей нечего бояться: я читатель и не собираюсь менять своего призвания.
«Ну и хорошо», — успокоилась она, добавив, что считала важным рассказать мне побольше о писательстве и что для нее было бы невыносимым чувство причиняемой мне при этом боли.
В издательстве ей назвали мою фамилию, номер домашнего телефона, и на следующий день после собрания она мне позвонила.
Представившись и объяснив, каким образом меня нашла, она без лишних церемоний спросила, доволен ли я своей работой и своей жизнью.
«Нет», — ответил я.
На вопрос (заданный, как мне показалось, с некоторой долей застенчивости), знаком ли я с ее творчеством, нет, люблю ли я ее творчество, она получила утвердительный ответ и в тот же вечер пригласила меня к себе к восьми часам. Она сказала, что готова предложить мне новую жизнь и дать, возможно, несколько странное поручение. Продиктовав адрес, она повесила трубку.
Ровно в восемь я позвонил к ней в дверь. Широко улыбаясь, она стояла в дверном проеме. Эта улыбка, по ее словам, была вызвана моей пунктуальностью. Появись я на пять минут позже, она бы сочла это плохим предзнаменованием. Она рассказала мне о своей болезни и о том, что от меня требовалось. Мы проговорили несколько часов, и, лишь поздно ночью вернувшись домой, я понял, почему это было для нее так важно.
На наше знакомство друг с другом она выделила месяц, в течение которого мы проделали все то, что нам предстояло в ближайшие годы. В первую неделю мы съездили в Бретань, где на холме стоит ее дом с видом на океан. На обратном пути она несколько часов подряд вела машину в полном молчании, явно наслаждаясь скоростью и музыкой популярных радиостанций. «Вести машину — одна из самых приятных форм ничегонеделания», — сказала она перед выездом. После второй или третьей остановки она, не предупредив, что теперь моя очередь садиться за руль, перебралась в пассажирское кресло, запрокинула голову и закрыла глаза. Обычно, когда меня подвергают испытаниям, я становлюсь страшно упрямым, брюзгливым, несчастным и, наконец, просто неловким. Не знаю почему, но ее присутствие действовало на меня успокаивающе. Я представил себе наше будущее, в котором она все сильнее будет зависеть от меня и в котором уже не будет способна на то, что сейчас проделывала с таким энтузиазмом.
Спустя месяц она сказала, что я ей нравлюсь и ей приятна моя компания, что она считает меня умным, милым, привлекательным и тому подобное и восхищается тем, с какой легкостью я нахожу общий язык с людьми, которым она меня представляет. Она заметила также, что слишком горда, чтобы спрашивать, приятна ли ее компания мне, и что я совершенно не обязан ее любить, ведь в конце концов она платит мне за то, чтобы я ее терпел. Она спросила меня, возьмусь ли я за эту работу, и сморщила лоб в напряженном ожидании ответа на свой вопрос.
Я сказал ей, что ничего на свете не желаю сильнее, чем жить здесь, в ее доме, и делать все, чего она от меня ждет, но меня волнует лишь одно. За прошедший месяц я продемонстрировал все свои умения: готовил, водил машину, поднимал и носил ее на руках по лестнице (для тренировки), изучил ее контракты и счета, разговаривал с врачом о ее болезни. Я не боялся ничего, за исключением собственно того, чего она от меня хотела и о чем с момента моего первого посещения больше ни разу не заговаривала.
«Если ты можешь иметь дело со мной, то сможешь и это, — сказала она уверенно. — Обращаться со мной сложнее, чем с моими словами».