Наследие: Книга о ненаписанной книге - страница 4
». Из оглавления на первой странице я выбрал строку «братья» — смотри: Сэлинджер, Дж. Д. «Фрэнни» и «Зуи». Из тонкого американского покетбука выпало пять аккуратно сложенных листов, исписанных вдоль и поперек.
«Братская любовь — это особая любовь, не сравнимая ни с чем. Ни одного своего друга я никогда не назову братом и никогда не испытаю к нему тех же чувств. Лишь не имеющие родных братьев пытаются превратить в них своих друзей и любимых, думая, что так проще; но те, у кого братья есть, знают, что все не так. И никто не постиг эту любовь лучше Сэлинджера, который был единственным ребенком в семье.
Представляю, как его любили родители.
В начале жизни мы, скорее всего, не можем любить иначе, чем так, как любят нас. Иногда потом всю жизнь приходится от этого отучаться, чтобы любовь не причиняла нам столько боли. Первый такой урок я получила в шестнадцать лет от классной руководительницы Тима.
Мне было уже десять, но я не замечала, что мама беременна. Внезапно она уехала и легла в городскую больницу. «У вас появился братик», — сказал мой отец, сияя. Стоя на кухне у мойки, он держал руку под струей воды, проверяя температуру. Намылив мочалку, он позвал моего старшего брата. Мы уже давно умели мыться самостоятельно, но никто не осмеливался ему об этом сказать. К тому же он мыл нам уши, о которых мы всегда забывали. В его руках даже мочалка могла быть приятной. Он попросил нас одеться во все лучшее — для нашей мамы, которой сейчас было нелегко; мы ведь знали, как она любила, когда мы опрятно выглядели. В своей комнате я достала белую рубашку и несколько раз подряд сглотнула слюну, прижавшись носом к ткани и вдыхая запах выстиранной, накрахмаленной и выглаженной матерью вещи.
У Тимми была большая красная голова, а у мамы синие мешки под глазами. Мы вели себя так, словно ничего не замечали, сюсюкались с малышом, по очереди гладили указательными пальцами его крошечные, прозрачные ручки, и весело болтали с матерью.
На обратном пути отец сказал нам, что мама совсем не спит в этой палате, в компании хихикающих молодых девиц, тараторящих ночи напролет. Я понятия не имела, сколько маме лет, но заметила, что она действительно выглядела старше других женщин.
Вернувшись домой с малышом на руках, она плакала.
В 1963 году еще не знали о послеродовой депрессии. По крайней мере, никто из наших соседей ничего подобного не испытывал. Родив ребенка, вы должны были светиться от счастья — другого выбора просто не было. Врач прописал ей таблетки, не объяснив при этом, зачем и для чего. Он лишь посоветовал принимать их каждый день в одно и то же время, пока не кончится вся пачка, затем сделать семидневный перерыв и приступить к следующей. Только по прошествии нескольких лет она узнала, что первой в округе начала глотать контрацептивы. Врач не предупредил ее, что от этих таблеток можно растолстеть и впасть в глубокое уныние. Уверена, он и сам об этом ничего не знал, и, спроси вы его, действительно ли эти таблетки могут нагнать тоску, он рассмеялся бы вам в лицо, утверждая, что это совершенно исключено и что в такой маленькой пилюле не может быть никакой тоски. Тогда, по-моему, они еще не имели ни малейшего представления о гормонах и тому подобных вещах.
Из красноголового, лысого, девятифунтового малыша Тимми очень быстро превратился в удивительно красивого, хрупкого, милого и немного боязливого ребенка.
Я ни на секунду не упускала его из виду, во всем ему помогала, думая, что таким образом действую во благо.
В тот день, когда мама отвела его в детский сад и ни словом не обмолвилась о том, как он рыдал, оставаясь там, я в школе побила свой личный рекорд по штрафным работам на каждом уроке. После обеда я даже не могла поиграть с Тимми, потому что должна была пятьдесят раз переписать десять химических формул, заполнить три тетрадных листка фразой из романа XVIII века («Mettez votre bonheur à les aider, comme elle l’y avait mis elle-même»)[1] и вывести на трех листах положительное или отрицательное бухгалтерское сальдо. Это было несложно. Мне нравилось писать штрафные работы — они меня успокаивали.