Наследие - страница 2

Мой отец, Адриан Катракилис, тоже врач, отличался менее экзотическими особенностями, но и у него были некоторые, мягко говоря, тревожащие странности. Часто он произносил совершенно непонятные вещи, без всяких на то причин вдруг во все горло выкрикивал «strofinaccio» – по-итальянски это означает «тряпочки, ветошь» – и имел привычку с наступлением первых же теплых дней принимать пациентов в шортах. Эта эксцентричность не развилась в нем с возрастом: было известно, что еще в студенческие годы, дежуря по ночам в больнице, он принимал пациентов в трусах.

Анна Гальени, моя мать, как бы и не замечала странностей мужа, да вообще ее это вовсе не волновало. Ее внимание целиком было отдано младшему брату Жюлю, на пару с которым она владела перешедшим по наследству небольшим магазинчиком по продаже и починке всевозможных часов. На пару с братом она жила в нашем большом доме. На пару с братом смотрела телевизор, сидя на диване в гостиной. Каждый вечер Жюль засыпал, уронив голову на плечо сестры. Он всегда был подле Анны, она всегда была рядом с Жюлем.

Дядя свел счеты с жизнью весной 1981 года. Мать последовала за ним в начале лета, обставив смерть довольно необычными декорациями. Отец был озадачен, хотя внешне было незаметно, что его все это как-то взволновало.

Так я и рос, бок о бок со Спиридоном, лелеющим дольку мозга в формалине, папой в коротких штанишках, холостяком при живой жене, и мамой, практически супругой собственного брата, обожающего прикорнуть возле сестрицы под завывания телевизора. Я не понимал, что тут делаю среди всех этих людей, да и они, очевидно, тоже.

Конечно, самоубийства внесут немного ясности во всю эту путаницу связей и необъяснимых поступков моих родственников, неспособных любить и быть любимыми, не умеющих дать ребенку хотя бы иллюзию доверия и счастья. Самое странное: в наш дом столько раз заявлялась смерть, но оставшиеся в живых этого, казалось, не замечали, обращая на нее внимания не больше, чем на приходящую домработницу.

Меня зовут Поль Катракилис, и я дипломированный врач. Но я ни дня не работал по специальности. Я снимаю квартиру на Хайвлиа Драйв, владею старой машиной с ажурным полом и столь же дырявым катером с дизельным двигателем «Volvo», которому регулярно доверяю свою судьбу. Он припаркован у причала на юге города, там нет ни воды, ни электричества. Я люблю только одну вещь на свете – баскскую пелоту, хоть и родился в Тулузе. В этом городе делают чуть ли не все самолеты в мире, и тем не менее большинство пелотари считают, что это один из пригородов Байонны или Герники. И когда филиппинец или аргентинец спрашивает, есть ли у меня на родине большой фронтон «Джай-Алай», я могу ответить: нет, только свободный фронтон, где не делают ставок.

Зимой в Майами разгар сезона. Американцы с Великих Озер и с бескрайних равнин, как и промерзшие насквозь канадцы, с незапамятных времен верят в вечное лето во Флориде. Вооружившись молитвенниками и их непоколебимой верой в метеорологию, они заполняют отели, бары и рестораны – кубинские, еврейские, аргентинские, забиваются в казино, которые держат индейцы-семинолы, в стриптиз-клубы, где с самого сотворения мира каждый вечер справляют Рождество.

Девятнадцатого декабря 1987 года мы сыграли матч утром, а вечером в «Джай-Алай» собралась целая толпа народу, которая множила и множила свои quinielas до часу ночи. Иногда толпа ревела, как мотор самолета на взлете, иногда глухо, низко рычала, как работающий завод. И этот завод производил деньги и всякие разные вещи, которые могут наполнить мир, но при этом их нельзя ни показать, ни описать. Еще этот завод производил истории и легенды, слухи и преступления. В течение ряда лет несколько директоров «Джай-Алай» расстались с жизнью при различных обстоятельствах: видимо, их как-то чересчур донимала мафия. Первый был убит выстрелом в голову на собственной площадке для гольфа; второго заботливо порезали на кусочки, чтобы он мог поместиться в чемодан на заднем сиденье автомобиля; что касается третьего, его так и не нашли, возможно, он теперь составляет часть несущей конструкции одного из многоэтажных зданий, которые растут, как грибы, на плодородных песках океанских побережий.