Наследницы - страница 44

Роузи заулыбалась при мысли, что Джо-Джо останется с носом.

— Это послужит ей уроком за то, что она украла мой финал, — сказала она, беря Джека под руку.

— Идем в «У Виктора». Они меня там знают.

«У Виктора» был уютным маленьким баром без алкогольных напитков и располагался в темной аллее рядом с Хьюстон-стрит. Роузи задрожала от возбуждения, поняв, каким эксклюзивным был бар, когда они позвонили в колокольчик и их, прежде чем впустить, долго рассматривали через оконце.

— Почему они тебя знают? — спросила она шепотом, когда дверь открылась и их впустили в темное фойе.

Джек нажал кнопку лифта и вежливо пропустил Роузи вперед.

— Я один из их поставщиков, — небрежно ответил он.

Роузи никогда не была в подобном месте. В старые, давно минувшие времена она посещала дешевые места, где подавали дешевые напитки, а компанию ей составляли дешевые парни. Они никогда не доставляли ей удовольствия, поскольку принадлежали к низшему классу, а «пойло» было таким отвратительным, что от него першило в горле. Сейчас все было по-другому: мягкий свет, оркестр, парочки танцующих и первоклассное виски, которое подавали в маленьких чайных чашечках из китайского фарфора.

— Чтобы обмануть федеральные власти, — объяснил ей Джек. — Но нам нечего беспокоиться. Все, кто ответственен за это, сегодня здесь и наслаждаются вместе со всеми.

Выпив по чашечке виски, они стали танцевать. Роузи нравилось, как Джек двигается, как прижимает ее к себе, приложившись щекой к щеке. «Он настоящий мужчина», — думала она и чувствовала себя счастливой.

В машине по дороге в ее отель она спросила Джека, где он живет, и была удивлена, когда он ответил:

— Там, куда мы едем, в «Уорике». Я всегда снимаю там номер, когда приезжаю в город.

— Итак, Джек, — сказала Роузи, сгорая от возбуждения, когда они поднимались на лифте. — Твой номер? Или мой?

Ханичайл была самой счастливой на свете, когда ее матери не было дома, а ее, казалось, почти никогда сейчас не было. «В Хьюстоне, — говорила ей Элиза, когда девочка спрашивала о матери. — Шляется».

Ханичайл не знала, где находится Хьюстон, но название города звучало как нечто далекое; она также не знала, что означает «шляется», но ей это слово казалось веселым. Каждый раз Роузи удивляла их, когда вела с большой скоростью свой красный «додж» по проселочной дороге, что есть силы нажимая на гудок и тем самым пугая лошадей, пасущихся в загоне, разгоняя кроликов в полях и вспугивая грачей, которые с громкими криками взмывали с деревьев в небо.

Элиза выбегала из кухни и стояла с мрачным лицом, уперев руки в бока, а с ней рядом — притихшая Ханичайл.

— Посмотрим, что она скажет на этот раз, детка, — говорила Элиза. — Ничего хорошего ее приезд не обещает.

Роузи всегда привозила подарки — «моим сладким», как она, смеясь, называла их. Аляповатые платья с оборочками для Ханичайл, цветастые хлопчатобумажные для Элизы, рубашки и шорты для мальчика.

— Возможно, она не так уж и плоха, — говорила Элиза, несколько смягчившись, увидев подарки для сына.

Но ни одно из платьев не годилось для Ханичайл, которая была такой же худой, как и ее отец. К тому же она росла не по дням, а по часам, и все подаренные матерью платья были для нее слишком короткими и едва прикрывали ее жеребячьи ножки с исцарапанными коленками.

Ханичайл всегда вежливо благодарила, но вздрагивала, замечая критический взгляд матери.

— Из тебя не выйдет красавицы, Ханичайл, — со смехом говорила Роузи. — Что правда, то правда.

Ханичайл спросила Элизу, что такое «красавица», и когда та сказала ей, что это леди с правильными чертами лица, хорошей фигурой и шелковистыми волосами, Ханичайл, посмотрев на себя в зеркало, поняла, что мать права. Худое лицо, глубоко запавшие голубые глаза, на носу горбинка, а волосы в беспорядке. Красавицей такую девушку не назовешь.

Поэтому Элиза вешала новые платья в шкаф, а Ханичайл ходила в своем синем комбинезончике с подвернутыми штанинами и босоногой, как Том. Ей хотелось быть похожей на него: быть такой же коричневой, сильной и красивой. Вообще ей хотелось быть мальчиком, чтобы никогда не носить эти глупые платья с оборочками, бусы и мазать губы красной помадой — все то, что так любила ее мать.