Наследник императора - страница 12

– Шутка грубая, – заметил Приск, – и между друзьями неуместная.

И хотя говорил он строго, внутренне хохотал, представляя, как растрепанный Фламма вскакивает посередь ночи с постели и трет руками, обутыми в калиги, физиономию.

– Вот и я то же ему сказал, – буркнул Фламма.

– Одно непонятно, – продолжал Приск все тем же ровным, лишенным всяких интонаций голосом. – Как можно надеть на руки человеку калиги, чтобы тот не проснулся?

– Наш Оклаций может не только калиги, но и котурны[30] надеть, а спящий и не дернется, – отрекомендовал товарища Тиресий.

Фламма тем временем допил вино и сообщил:

– Ну ничего, я тоже шутку в ответ устроил. Тебе, Оклаций, понравится!

Фламма самодовольно фыркнул, нацелил палец на Оклация и произнес, пьяно растягивая слова (хмелел он быстро):

– Я тебя из списка на выплату жалованья вычеркнул! Как не блюдущего Дисциплину…

– Что?!

Оклаций метнулся через стол к Фламме, нож нацелил в горло, но центурион успел руку парня перехватить.

– Розог захотел? – спросил, глядя подчиненному в глаза и стискивая запястье так, что пальцы Оклация разжались, и нож со звоном упал на столешницу.

– Я пошутил, – пробормотал разом протрезвевший Фламма и запоздало отодвинулся. – Ниоткуда я тебя не вычеркивал, нет у меня такой власти.

– Нож-то, нож… погляди, – выдохнул Оклаций, корчась от боли.

Приск разжал пальцы, поднял упавший на блюдо с олениной нож. Тронул лезвие. И присвистнул. Во-первых, металл был плохо заточен, во-вторых, сам клинок не закреплен в рукояти, стоило коснуться острием чего-то твердого, как клинок тут же прятался в рукоять без остатка.

– Зачем это? – изумился Приск.

– Полезная штука, – отозвался Оклаций, морщась и массируя запястье (пальцы у Приска были железные). – Я один раз отца обманул. Тот стал меня ругать да палкой охаживать. Я орать: «Сил нету!» Отбежал в сторону, встал поудобнее, чтоб всем во дворе видать было. Ну и ножичком р-раз! В живот. Матушка – визжать, да на отца с кулаками. Волосы клочьями у него выдергивала. А я смирно так лежал без всякого движения. Наблюдал. Весело было. Ну и еще пару раз ножик мой пригодился. – Оклаций скромно потупил глаза. – Я нарочно рукоять в красный цвет покрасил – чтоб не перепутать с настоящим ножом.

– Всё, хватит, прекратить! – рявкнул Приск, сам не замечая, что интонациями подражает Лонгину. – Больше никаких розыгрышей. Руки пожать и прежнюю дружбу восстановить.

– Может, еще и облобызаться? – спросил Оклаций.

– Если есть охота, – ответил Приск.

Друзья-враги пожали друг другу руки, а потом – к удивлению и Приска, и Тиресия – обнялись.

– Мир? – широко улыбнулся Оклаций, и взгляд у него был наивный и наглый одновременно.

– Мир! – буркнул Фламма. – Но будешь получать жалованье – хорошенько пересчитай!

– Я кому сказал! – возвысил голос Приск, будто не центурион, а судья или – бери выше – Юпитер-Громовержец, следящий за исполнением клятв.

– Да я молчу! – Фламма схватил новый кусок оленины и спешно запихал в рот.

Оклаций наполнил свой кубок. Улыбнулся. И спрятал за пояс фальшивый нож.

«Эх, почему бы в самом деле богам не заставлять правителей точно так пожимать друг другу руки, забывая о старых обидах и восклицая: „Мир!“ Почему бы Траяну и Децебалу не обняться как равным и не заключить союз, настоящий союз, а не лживый договор, который каждый из них мечтает нарушить?!» – мысленно воскликнул Приск.

Но центурион и сам понимал, что задает вопрос риторический.

В эту ночь гарнизону в Дробете было не до сна. Рабы, ауксиларии и легионеры носились взад и вперед, готовились, чистили, прибирали. В общем, доделывали за день все, что за год не успели доделать. Бани затопили еще с вечера, как будто собрались перемыть весь гарнизон. Военный трибун Требоний, за все время службы ни разу не побывавший в серьезных сражениях, до дрожи в коленях боялся любых инспекций. Если бы ждал Траяна с проверкой, то, верно, не дожил бы до утра, сердце бы разорвалось у бедняги, – но тут как-то выдержал. В обычные дни приятный молодой человек, не наглец и не дурак, в такие часы становился несносным придирой. Он не только кричал, понукал, грозил расправой, но и носился всюду, больше мешая, нежели в самом деле налаживая работу. Уже на рассвете измотанные до полусмерти рабы заметали по углам остатки мусора и белили бараки.