Наследники - страница 13

— Послушай, — раздражённо сказал молодой Гарушин, — я служу каким-то твоим целям!.. Мне лично твоё честолюбие чуждо и, право, было бы справедливо, если бы ты вознаградил меня. Я не могу позволить замуровать себя и за что?

— Но я уже обещал… Я дарю тебе прекрасное имение, я открываю перед тобой завидную дорогу, я… я… — захлёбываясь, заговорил старик.

— Мне нужны деньги, — спокойно заметил сын.

— Но разве я не сказал: половина того, что я имею…

— Я не ребёнок, чтобы довольствоваться одними обещаниями, — раздражительно процедил сын.

Петра Ивановича передёрнуло.

— Как? Что? — растерянно спросил он. С минуту он пристально глядел на Александра, руки его слегка дрожали.

— Ты как же это? Не веришь мне? — странным голосом спросил он. — Обманул я тебя в чем-нибудь? Как это ты сказал?

Александр Петрович пожал плечами.

— Опять эта твоя обидчивость! — сказал он. — И откуда она в тебе? С тобой говорить нельзя.

— Нет, ты повтори… объяснись! — взвизгнул Пётр Иванович. — Я твоего счастья хочу, я тебя в люди вывел… Я сколько дум передумал…

— Не будем играть комедию, отец! — в свою очередь рассердился Александр. — Я тебе нужен, для твоих личных планов нужен, и справедливо, чтобы ты заплатил. Ты не можешь добиться власти и почёта и задумал сделать это через меня. Не будешь же ты требовать, чтобы я ещё благодарил тебя? Карты открыты, надеюсь?

Старик Гарушин вскочил.

— Открыты! — вскрикнул он. — Карты открыты! Я старый негодяй, честолюбец, обманщик! Меня надо презирать, оскорблять и это только справедливо. Да что же ты думаешь обо мне? — вдруг взвизгнул он. — Деньги наживал, людей душил, локтями работал. Да! Я работал, наживал, душил. Но почему я это делал? Ага! Это надо знать! И меня душили, и меня локтями затирали.

Он взъерошил волосы и высоко закинул голову.

— Надо многое знать, чтобы судить! — добавил он.

— Я не хочу тебя судить. Эти сцены утомительны! — холодно заметил Александр.

— Нет, ты судишь! — кричал старик. — Но по какому праву? Чем ты лучше меня? Больше ты знаешь? больше ты пережил… перестрадал? Как же! Всё это я сделал за тебя. Я! Да, я перестрадал… Я оградил тебя от всего, я дал тебе цветы и взял себе тернии. Разве меня кто-нибудь баловал? Любил? Жалел? Но я свыкся… У меня нет человека, на которого я мог бы указать и подумать с уверенностью: это друг. У меня есть враги, их много… Есть люди, которым я нужен, или могу понадобиться; но человека, который бы любил меня немного, который знал бы меня — такого нет. И признаюсь: от тебя я ждал другого отношения… От тебя…

Он стоял перед Александром, выкрикивал свои фразы и сильно жестикулировал.

— Я платил злом за зло, я пригибал тех, кто прежде сидел у меня на шее, я защищался, — кричал он, — и не тебе, моему сыну, судить меня!

— Это утомительно! — со вздохом повторил Александр Петрович. — И так же нелепо, как сцена ревности.

Пётр Иванович тяжело дышал, но мало-помалу стал успокаиваться. Глаза его опять приняли испытующее, насмешливое выражение.

— Скажи лучше отцу, как подвигаются твои дела, — почти весело спросил он. — Скоро думаешь объясниться? Княжна, говоришь, достаточно подготовлена? Влюблена, может быть? Как? Что?

Александр Петрович нисколько не сомневался в том, что предложение его будет принято, но сделать решительный шаг он, однако, медлил. Он замечал, что княгиня, видимо, переменилась в отношении к нему и стала гораздо любезнее, почти ласковой, но сама Вера, её манера держать себя и даже одеваться раздражали Александра. Иногда он позволял себе делать ей замечания.

— Этот цвет не идёт к вам, княжна, — сказал он ей однажды.

Она подняла на него удивлённые, недоумевающие глаза.

— У меня нет желания одеваться к лицу, — сказала она.

— Я заметил, что некоторые женщины ставят себе это в заслугу, — процедил сквозь зубы Гарушин. — За границей женщины оттого так обаятельны, что владеют искусством одеваться. У нас в России безвкусица и распущенность до такой степени портят их, что их и сравнить нельзя с иностранками.

— А вы, кажется, ставите это искусство очень высоко? — задорно спросила Вера.

— В жизни женщины оно важно. Женщина должна быть кокетка, — убеждённо заявил Гарушин.