Наследники - страница 17

— Он презирает меня! — продолжал он развивать свои невесёлые мысли. — Но какое право имеет он презирать меня? Чем он лучше меня?

Невольно он припоминал свою жизнь. Вся она тянулась, невесёлая, искажённая озлоблением, ненавистью и местью. Удачи её и те были нерадостны, не приносили удовлетворения. Ему ещё памятна была особая, гнетущая боль в душе, пока и она не притерпелась и не начала грубеть. Но и теперь ещё у него были минуты, как та, которую он переживал в этот вечер: минуты большой тоски, большой обиды, минуты, в которые он чувствовал, что на место ненависти в душу его просится любовь, а на место мести — закипают одинокие, тяжёлые слезы. Он прятал эти минуты от людей и никому не показывал ран, которые они наносили ему. У него была своя гордость.

Но, закрывая своё сердце для всего мира, он отдал его своему сыну. Сына он любил, сыну он хотел, счастья и, оберегаясь от людей, которые могли бы отнять у него это счастье, он с детства начал внушать ему презрение к людям, к их мнениям, к их чувствам, научая его пользоваться их слабостями, унижать их и смеяться над ними. Для себя он ждал другого отношения. Он думал, что, убивая душу сына для других, он сохранит её для себя, как сохранил свою для единственного человека, перед которым он не прикрыл бы своих ран. И он искал эту душу. Он говорил себе: «Это мой сын», а находил человека, эгоизм и чёрствое отношение которого всегда удивляли его, как новость.

— У меня есть сын, и у меня нет сына, — мысленно повторял Пётр Иванович. И вдруг ему вспомнился рассказ Александра и слова княжны: «Но моя смерть не избавит моих родителей от бедности». Сам не отдавая себе отчёта почему, он верил в искренность этих слов, не искал в них рисовки, и они незаметно затронули наболевшее место его души.

— А у меня нет сына! — с тоской, похожей на озлобление, чуть не крикнул он.

Ему припомнилось лицо Веры таким, каким он видел его когда-то, когда она аккомпанировала Марову: грустным, жалким, почти плачущим. Он вспомнил, как часто бросалось ему в глаза холодное отношение к Вере княгини, и что-то похожее на жалость шевельнулось в его душе.

— А он презирает меня! — с новым наплывом горечи подумал он, опять возвращаясь к мысли о сыне. Он ходил взад и вперёд по песчаным дорожкам, не замечая, как быстро гасла заря и наступала ночь, и только когда услыхал голос Александра, отдающего какие-то приказания, он поспешно, стараясь не встретиться с сыном, прошёл к себе. Как чужому, враждебному глазу, не хотел он показать Александру глубокое горе, которое потрясло всё существо его и сделало в эту минуту его лицо почти неузнаваемым.

Несмотря на ясно выраженное намерение, Александр не уехал. По его расчёту, который он считал безошибочным, отец должен был сдаться на его требование и более двух-трёх дней упорствовать не мог. Александр Петрович не допускал, чтобы желание отца похвастаться и вполне насладиться своим торжеством не взяло очень быстро верх над его обидой, которой сын едва доверял. Обидчивость отца и его способность быстро огорчаться молодой Гарушин искренно считал напускной щепетильностью и часто досадовал на старика. Но на этот раз Пётр Иванович казался серьёзно рассерженным. Он тщательно избегал встреч с сыном, а за обедом, сидя с ним с глазу на глаз, глядел на него неприязненным и насмешливым взглядом.

— Не ожидал видеть тебя, — с притворным удивлением заметил он. — Ведь ты, кажется, говорил, что едешь сегодня?

— Как видишь, я остался, — процедил сквозь зубы Александр Петрович.

— Не ожидал — и удивлён! — не скрывая насмешки, продолжал старик. Несколько раз он горько усмехался, глядя на ленивые позы и скучающее лицо сына, но не сказал больше ни слова.

Наступило 20 июля. Этот день, именины старого князя, праздновался по давно установленному образцу. С утра к княжескому дому один за другим подъезжали экипажи. Сам князь, несколько торжественный, встречал гостей приветствиями и объятиями, направляя дам в гостиную, где величественно восседала княгиня, и рассаживая мужчин за приготовленные карточные столы. Сам князь позволял себе принимать участие в игре только после обеда, когда все были в сборе. В большой столовой и стеклянной галерее, заставленной тропическими растениями, накрывались длинные обеденные и закусочные столы. Ровно в два радушный хозяин просил к закуске, затем садились за обед и обедали до пяти часов и позже. После обеда продолжали игру в карты, шли гулять в парк, катались в разукрашенных лодках по большому пруду, в 10 часов любовались фейерверком, и тогда гости начинали разъезжаться. Князь, усталый, с подёргивающейся головой, провожал, благодарил и целовал дамам руки. Княгиня величаво и благосклонно улыбалась.