Насмешник - страница 21

Думаю, Люси отвечала мне той же любовью. Она никогда не сердилась на меня, не относилась ко мне с пренебрежением. Помню лишь единственный раз, когда мы поссорились. Мы часто ходили в частный сад неподалеку от дома, позже завещанный хозяевами Хэмпстед-Хиту. Там мой брат со своими друзьями в шутку спрятали меня и сказали Люси, что я упал в искусственный пруд. Люси панически испугалась, и тут как ни в чем не бывало появился я и принялся смеяться вместе с мальчишками. Она тут же отвела меня домой, где я с малодушным страхом увидел, что она в слезах. Рассказывая моей матери о случившемся, она сделала упор не на том, какое унижение ей пришлось испытать, но на том, что я способствовал обману.

Она была обручена с серьезным молодым человеком, плотником и проповедником без сана. Раз или два он приходил из Сомерсета проведать ее. Приходил пешком, вместо того чтобы в Лондоне, где он останавливался, воспользоваться автобусом или метро по воскресеньям. Когда мне было восемь, Люси уехала, чтобы выйти за него замуж. Они поселились в Чилкомптоне, где он со временем стал преуспевающим строителем и торговцем древесиной.

Моя мать была маленькой, стройной, сдержанной и почти до конца жизни чрезвычайно деятельной женщиной. У нее не было особых литературных интересов, но каждые две недели она прочитывала книгу, непременно хорошую. Она предпочитала жизнь в деревне, и это от нее я узнал, что города — место ссылки, где несчастные изгнанники должны собираться, чтобы зарабатывать на жизнь вредными для здоровья и противными человеческой природе способами. Ей приходилось довольствоваться выгуливанием собаки по Хэмпстед-Хиту и работой в саду. Часами она увлеченно возилась там, не только срезая увядшие цветы, но сажая их, пересаживая, поливая, пропалывая. (Раз или два в неделю приходил человек вскопать грядки, скосить траву, сделать еще какую-нибудь тяжелую работу.) Когда отец в середине жизни по заведенному в семье обычаю выбирал эпитафии для себя и моей матери, он распорядился выбить на его могильном камне следующие слова: «Новая книга раскрыта, коя есть книга жизни», а на ее: «Моя возлюбленная пошла в сад собирать лилии»[36]; но цветы интересовали ее не больше, чем фрукты и овощи. В моей матери не было ничего от прерафаэлитов. Она ассоциируется у меня не столько с лилиями, сколько с испачканными в земле замшевыми перчатками и корзинками с круглыми артишоками и с черной и красной смородиной.

Ее непритязательные вкусы сформировались в детстве, прошедшем в Ширхэмптоне, куда ее с сестрами отправили из Индии в столь нежном возрасте, что они не запомнили места своего рождения, под присмотр двух двоюродных бабушек, старых дев, и двоюродного деда, холостяка, отставного моряка. Это были те самые двоюродные бабушки и тот же дом в аббатстве, в котором моего деда застигли в детстве с четками под подушкой. Ныне Ширхэмптон стал пригородом Бристоля. В аббатстве живет приходский священник, а принадлежавшие ему луга все застроены. Когда моя мать была ребенком, это была настоящая деревня, и она была там совершенно счастлива. Всю жизнь она вспоминала тот старый ménage[37] как идеал дома. Многочисленная семья и разнообразная челядь, населявшие дом при ее отчиме, сильно сократились. Он ушел в отставку с должности капеллана в Индии, и в годы отрочества моей матери ее семья разъехалась кто куда. Материальное положение ухудшалось, семья росла, так что одни двинулись в Клифтон, другие — в Полтон, Уэстон-сьюпер-Мэр; мой неродной дед «исполнял должность» священника в церквах, не имевших священника на постоянной основе. Бабушка, пожив несколько лет в каком-то доме, всякий раз находила его нездоровым. Мебель снова упаковывали, заказывали новые занавеси и ковры; семья снова переезжала. И лишь когда моя мать вышла замуж, ее отчим наконец обосновался в Бишопс-Хилл в Тонтоне, где позже его преемником стал мой двоюродный дядя.

Моя бабушка, выросшая в Британской Индии в неге и праздности, ничего не понимала в домашнем хозяйстве, большую часть дня проводила, лежа на софе, и жила, как, оглядываясь назад, виделось моей матери, в постоянном, необязательном неуюте. В своей семье моя мать поначалу руководилась таким принципом в домашних делах: «Представить, как поступила бы на моем месте мама», и сделать наоборот. Она самостоятельно научилась искусству домоводства. Я помню ее вечно хлопочущей: что-то шьющей, варящей джем, купающей и стригущей своего пуделя (в те времена пудели были куда крупней нынешних), с молотком и отверткой, сколачивающей полки и клетки для кроликов из ящиков.