Насмешник - страница 32
Тетушка Конни обычно много вышивала для церкви, поскольку ее мягко вовлекали в проведение церковных служб. Однажды это была целая алтарная завеса, которую натянули на раму и по трафарету нанесли сложный рисунок, который она обшила по контуру золотой нитью, потом заполнив его шелком. Я попробовал подражать ей, но бросил это девчачье занятие, однако не раньше, чем приобрел в нем некоторую сноровку.
Чем еще запомнились мне те долгие, частые визиты к теткам? Долгожительством старинных вещей, каких я не видел у нас дома: электрической батареи, представлявшей собой обмотанный проволокой цилиндр на подставке красного дерева и снабженный двумя медными ручками, которые, если вытягивали шток, били все увеличивавшимся током, пока руки не сводила судорога (это был один из медицинских приборов деда — общее помешательство его времени, — эффективный, как считалось, при лечении нервных расстройств); а еще среди тех вещей были волшебный фонарь, стереоскоп, глядя в который, можно было наблюдать поразительно живые картины библейской истории, гравированное факсимиле свидетельства о смерти Карла I, которое я испортил, опрокинув на него бутылку туши, когда пытался скопировать подписи судей, вынесших ему приговор, круглый столик со столешницей из цельного полированного куска реликтового дерева — в общей сложности не слишком обширное собрание реальных образцов, чтобы оказать столь сильное воздействие на детское сознание, для которого, и память может это подтвердить, вещи значат больше, чем люди.
Там мы часто ходили в церковь. Мне это никогда не надоедало. Я даже получал большое удовольствие от воскресной вечерни.
После смерти своей матери отец стал приезжать реже. В Мидсомер-Нортоне он всегда страдал от приступов астмы. По натуре он был больше хозяин, нежели гость, и в чужом доме чувствовал себя неуютно. Вместе мы были там только раз, на мое одиннадцатилетие. Тогда, как помню, он бродил по дому, стеная, в какой, мол, все пришло упадок после смерти его отца. Для его стенаний была масса оснований. Надворные постройки грозили вот-вот рухнуть. Калитка на птичий двор болталась на петлях. Сеновал в хлеву, мое любимое убежище, где я гвоздем засвидетельствовал на балках каждый свой приезд, был объявлен ненадежным. Стекла в оранжереях (больше не обогреваемых) были разбиты, а новых не вставляли. Виноград перестал плодоносить.
Но мне не было дела до всей этой разрухи. Мне она даже нравилась. Сожаление пришло позже, когда, по мере старения теток, дом внутри стал осовремениваться. Плюш на мягкой мебели уступал место ситцу, газовое освещение — электрическому; примитивную газовую колонку в ванной заменили; провели водопровод, и ручные насосы покрылись ржавчиной; исчезло былое множество полочек и журнальных столиков, и столового фарфора; старинные обои ободрали и стены покрыли краской. Часы встали и сами, они, бронзовые, мраморные и золоченой бронзы, были заменены сверкающими новыми устройствами, показывающими время. Тетушка Элси решила, что чучела птиц и бабочки в рамках — дурной тон, и убрала их в «темную кладовку». Она внушила себе, что ей нравятся жалкие фарфоровые фигурки животных, которых ей в избытке дарили подруги, нравились забавные предшественники диснеевских щенят и котят, троицы обезьянок, прикрывающих глаза, рты и уши. Почтовое ведомство потребовало дать дому название — прежде адрес был простой: «Мидсомер-Нортон, Бат». Она предпочла эксцентричное «Под горой», и, несмотря на мягкие возражения тетушки Конни, под таким именем дом теперь фигурировал на почте, хотя больше нигде. (Письма со старым адресом исправно доставлялись.)
Пони забрался в обнесенный стеной сад и сдох, переев незрелых абрикосов, которые срывал прямо с веток. Его стойло исчезло, и на его месте появился двухместный «моррис», который водила «компаньонка».
Тетки обеднели, как все мелкие рантье, хотя нужды не испытывали. Огород, располагавшийся через дорогу, был продан и вскоре застроен. В конце концов, после Второй мировой войны библиотека и помещения для прислуги стали сдаваться внаем, как отдельные квартиры. Я по-прежнему часто наезжал к ним, но на ночь никогда не оставался, предпочитая лишний час или два потратить на обратную дорогу. Мои воспоминания о конце смутны и неотделимы от того, что я пережил в первые пятнадцать лет моей жизни. После смерти последней из теток, Элси, которая, как это часто бывает с инвалидами, пережила сестер, имение было продано и перестроено под офисы для местного правительства.