Наставник и чудотворец - страница 9
— Этот Стефан, — сказывал мне отец Нектарий, — был богатого купеческого рода Курской губернии, и за ним в его родном городе числился и капиталец порядочный, и дом двухэтажный, а брат его родной — так тот и городским даже головой был на его родине, — словом, из именитых людей был наш Стефан в миру, да и в обители у нас тоже пользовался доброй славой. Пришел он к нам еще совсем молодым человеком, прожил у нас двадцать пять лет послушником, получил рясофор (тогда у нас даже рясофор был великое дело), и так он хорошо и внимательно жил, что был приближен и к старцу Амвросию, и к отцу Ювеналию (Половцеву), — отец Ювеналий так любил Стефана, что когда получил назначение наместником в Киевскую Лавру, то звал его ехать с ним, чтобы посвятить в иеромонахи.
— Будь только со мною, — говорил ему отец Ювеналий, — и прими священство, а я тебе, если жалуешься на слабость здоровья, и послушания даже никакого не назначу.
Такого, значит, высокого о Стефане мнения был отец Ювеналий. И что же впоследствии вышло? Стефан, как человек книжный и любитель святоотеческих писаний, особенно занимался изучением святителя Иоанна Златоуста, из его творений делал выписки. Привел он эти выписки в порядок, а затем, не сказав никому ни слова, взял да и издал их на свой счет под своим именем, с указанием точного своего адреса. К имени своему он и прозвище придумал — „монах-мирянин“ — и прозвище это тоже пропечатал рядом со своим именем. Издание это, к слову сказать, в свое время среди мирян имело успех немалый... Дошла эта книжонка и до рук Оптинского настоятеля архимандрита Исаакия. Позвал он к себе Стефана да и говорит, показывая на книжку:
— Это чье?
— Мое.
— А ты где живешь?
— В скиту.
— Знаю, что в скиту. А у кого благословлялся это печатать?
— Сам напечатал.
— Ну, когда „сам“, так чтоб твоей книжкой у нас и не пахло. Понял? Ступай.
Только и было у них разговору. И жестоко оскорбился Стефан на архимандрита, но обиду затаил в своем сердце и даже старцу о ней не сказал ни слова. Так пришло время пострига — его и обошли за самочиние мантией. Взял Стефан да и вышел в мир, ни во что вменив весь свой двадцатипятилетний подвиг. Прожил он на родине в своем двухэтажном доме что-то лет с пять, да так в миру и помер.
Рассказывая скорбную эту повесть, отец Нектарий заглянул мне в глаза, усмехнулся и проговорил:
— Вот что может творить иногда авторское самолюбие!
А у меня и недоразумение-то мое с отцом архимандритом возникало на почве моего авторского самолюбия. К счастью, не возникло.
И откуда отец Нектарий это знает? А знает и нет-нет да и преподаст мне соответственное назидание.
Уходя от нас и благословив меня, отец Нектарий задержал мою руку в своей руке и засмеялся своим детским смехом.
— А вы всё это непременно запишите!
Вот и записываю».
1 сентября Нилус вышел на террасу дома и любовался прекрасным видом. «Солнце по-весеннему греет и заливает веселыми лучами наш садик и чудный Оптинский бор, с востока и юга подступивший почти вплотную к нашему уединению», — записал он спустя некоторое время в тот же день. И далее: «И вспомнил Иаков, — слышу я за спиной своей знакомый голос, — что из страны своей он вышел и перешел через Иордан только с одним посохом, и вот — перед ним его два стана. И сказал в умилении Иаков Богу: „Господи, как же я мал пред Тобою!“»
Я обернулся, уже зная, что это он, друг наш. И заплакало тут мое окаянное и грешное сердце умиленными слезами к Богу отцов моих, и воскликнуло оно Ему от всей полноты нахлынувшего на него чувства: „Господи, как же я мал пред Тобою!“
А мой батюшка, смотрю, стоит тут же, рядом со мною, и радуется.
— Любуюсь я, — говорит, — на ваше общежитие, батюшка барин, и дивуюсь, как это вы благоразумно изволили поступить, что не пренебрегли нашей худостью.
— Нет, не так, — возразил я, — это не мое, а обитель ваша святая не пренебрегла нами, нашим, как вы его называете, общежитием.
Он как будто и не слыхал моего возражения и вдруг, улыбнувшись своей тонкой улыбкой, обратился ко мне с таким вопросом:
— А известно ли вам, сколько от сотворения мира и до нынешнего дня было истинных общежитий?