Настоящая книжка Фрэнка Заппы - страница 3
Однажды, когда папа возвращался с работы домой, мой младший брат Бобби меня обогнал и добежал до двери первым. (Дверь была разделена на застекленные квадратики.) Он ее открыл, крепко обнял папу, а потом закрыл дверь. Подбегая, я поскользнулся на половике и левой рукой пробил стекло. Я слышал, как все говорят, что надо позвать доктора и наложить швы. Я так канючил, что зашивать ничего не стали, — попросту извели на руку целую пачку лейкопластыря, и у меня остался шрам. Терпеть не могу уколов.
У меня были ужасные зубы, родители водили меня к итальянцу-дантисту, у которого имелся удивительный аппарат — нечто среднее между цепной пилой и швейной машинкой. Эту штуковину он совал мне в рот, и она давай гудеть: «вуу-вуу-вуу-вуууу» — без новокаина. С тех пор при слове «дантист» я содрогаюсь в ужасе.
Родители считали, что должны ходить только к итальянскому дантисту, потому что не могут доверять никому из этих «белых» зубных врачей (неровен час окажется родичем какой-нибудь деревенщины), — так я и познакомился с гнусным доктором Рокка. В роли злого монаха в «Имени розы» он бы произвел фурор.
Папа устроился метеорологом в Эджвудский арсенал. Во время Второй мировой войны там делали отравляющий газ, а метеоролог, насколько я понимаю, определял направление ветра, когда придет время выпускать эту дрянь.
Папа приносил мне из лаборатории поиграть всякое оборудование: мензурки, оплетенные бутыли с узким горлом, маленькие чашки Петри с ртутью — с шариками ртути. И я вечно со всем этим играл. Весь пол моей спальни был в этой «гадости» — ртуть пополам с катышками пыли.
Одна из моих непременных тогдашних забав — высыпать ртуть на пол и колотить по ней молотком, пока не заляпает всю комнату. Я жил в ртути.
Когда изобрели ДДТ, отец принес домой целый мешок — он в чулане стоял. Нет, я ДДТ не ел, ничего такого, хотя папа сказал, что можно! — предполагалось, что порошок безвреден и убивает только клопов.
Сицилийские родители все делают по-другому. Если я жаловался, что ухо болит, родители заливали мне туда подогретого оливкового масла, отчего ебучая боль становилась просто невыносимой, — однако уверяли, что непременно станет легче. Если ты ребенок, на подобные темы не споришь.
Первые пять-шесть лет я прожил с ватой в ушах — желтой от оливкового масла.
Наряду с болью в ушах и астмой, меня донимал гайморит. В округе на все лады обсуждался «новый способ» лечения этой хвори. Путем запихивания радия в ноздри. (Слыхали что-нибудь подобное?) Родители отвели меня к очередному врачу-итальянцу, и хотя их намерения мне были неведомы, я особого удовольствия не ждал. У доктора было нечто вроде длинной проволоки — фут, а то и больше, — с шариком радия на конце. Он запихнул проволоку мне в нос, а там — в обе пазухи. (Вероятно, следовало проверить, не светится ли в темноте мой носовой платок.)
Еще одним новейшим чудо-лекарством был сульфамид. Зимой в доме 15 по Декстер-стрит было чертовски холодно. Стены тонкие, прямо картонный домик. Мы надевали пижамы из шерстяной фланели с клапанами на заду. По утрам, чтобы согреться, мы стояли на кухне возле угольной печи.
Как-то раз у моего младшего брата загорелся клапан на пижаме. Прибежал отец и голыми руками сбил огонь. В результате обгорели и его руки, и братнина задница. Доктор помазал ожоги сульфамидом — и следа не осталось.
Часть квартирной платы папа покрывал за счет добровольного участия в испытаниях химического (а может, даже биологического) оружия. Называлось «кожная аллергическая проба».
Военные не говорили, что накладывают на кожу, а ты соглашался не расчесывать и не заглядывать под повязку, — но за каждую пробу платили десятку. Через пару недель все снимали.
Каждую неделю папа приходил домой с тремя-четырьмя такими штуковинами на руках и на разных частях тела. Не знаю, что это была за дрянь и как она могла повлиять на его здоровье (или на здоровье любого из детей, родившихся после того, как с ним это проделали).
Недалеко от дома стояли цистерны с ипритом, и поэтому все жители в округе обязаны были иметь в доме противогаз для каждого члена семьи.