Натюрморт с женщиной - страница 9

 которую поглупее. Чтобы много не рассуждала да слову моему доверяла.

— За чем же дело стало? — улыбнулась Тамара.

— Дур-то теперь мало осталось. Выводится  как факт жизни. Образовывают их. Радио, кино, телевизором. Так что у всякой машки теперь свои замашки. Привыкать устанешь.

— Привыкнуть можно к любому человеку. Нужно только многого от него не требовать да уметь уступать.

— Оно, конечно, так. Только до чего доуступаться можно?  и себя потеряешь. Вот товарищ Егор — он много вам уступает?

— Он , — рассмеялась Тамара, — с ним это случается. Он артиоем роде и сейчас осваивает новую сомнительную роль. А уступки от него не дождешься. Но он — другое дело.

— Какое же это другое дело? Разве не все одинаковы? Или его по-другому делали?

— Оно, конечно, правильно, — сказал Егор, — однако  взглянуть на дело с другого конца, то я со всем моим удовольствием.

— Опять  валяет, — рассудил Павел Васильевич. — Я, когда выпью, тоже люблю ваньку повалять. Надо бы нам сообразить по случаю приезда и знакомства.

— Обязательно сообразим, — сказала Тамара. — На троих.

До города добирались около часа, дольше, чем летели, потом ехали мимо низких и по виду нежилых домов, они, однако, попыхивали голубым, табачного цвета дымом, и в центре — трехэтажная гостиница на площади, несколько больших домов вокруг и кинотеатр с колоннами в стиле прежней эпохи — вот и весь центр.

— Это уже другая республика, — сказал Егор, когда машина подкатила к дверям гостиницы.

— Вижу, — ответила Тамара. — Здесь живут республиканцы.

От гостиницы вниз к реке, которая угадывалась за деревьями, шла широкая улица, в конце улицы спиной к площади стоял памятник с напряженно вывернутой ногой и, наверное, пристально всматривался в то, что за рекой. Там над лесом, застилая горизонт, расползалось мутное утро.

— Вот мы и приехали, — весело сказал Егор. — Будем надеяться, что внутри ярче, чем снаружи. Видишь, написано не «Гостиница» и не «Дом колхозника», а «Отель». Это для туристов. Для нас с тобой. Значит, внутри ковровые дорожки мясного цвета, крахмальные наколки у горничных и полуторные цены  проживающих.

Тамара поежилась и решительно толкнула двери отеля.

Павел Васильевич оставил чемодан и вещмешок у администратора и тут же заказал билет на поезд, так как собирался ночью же ехать дальше.

Егор взял паспорта, свой и Тамары, и встал к окошечку кассира.

Номера им дали рядом, ей — одиночный, ему — двухместный.

Окна выходили на строительную площадку. Там строили дом. На четвертом этаже каменщики клали наружную стену. Склонившись над нею, смотрел вниз на опущенный отвес молодой парнишка, совсем мальчишка, в зеленых солдатских брюках и сером ватнике. Запачканные раствором большие рукавицы зажаты под мышкой, на одной рукавице оттопыренный в сторону палец был разорван по шву.

Егор поставил чемодан на пол, снял и положил пальто на кровать, бросил шапку, раскрыл чемодан, выложил на стол электрическую бритву, зубную пасту, щетку и мыльницу. Со дна чемодана он достал пачку исписанных листов бумаги, положил на стол и придавил сверху тяжелой стеклянной пепельницей. Провел пальцем по слегка запыленному зеркалу в углу у окна и убедился, что в номере давно не жили, вытащил из-под телефона на тумбочке справочник, полистал. Ему нравилось совершать простые действия, не для того чтобы увериться в своем существовании, а потому что они не требовали размышлений, можно  начало и конец.

Находить смыостых вещах, думал Егор. В этом суть счастья. Один из способов счастья. Или найти неразрешимую проблему и пытаться ее решить. Это другой способ. Быть здоровым, читать хорошие книги и не устраивать осложнений с женщиной. Это лучший способ. А самый верный способ — это быть способным к любому способу. Наверное, нет людей, совсем неспособных к счастью. Сама жизнь куда-нибудь вольет тебя. Или в угол загонит. Все течет, и ты должен течь вместе со всем. Хорошо бы написать рассказ, который держится одним настроением. Сначала это маленький зародыш настроения, эмбрион, дрожащий от всякого сквозняка. Потом ручей настроения. Течет он сам по себе, неслышный и небыстрый среди деревьев, отражает солнечные блики и облака, отбрасывает дрожащий блеск на кусты, катит случайные листья, мелкие сучья, сосновые иглы. Потом становится шире и плотнее. А дальше — целое море настроения, сверху прозрачное, ниже изумрудное, потом густо-зеленое. И это уже не настроение, а черт знает что. Шум, брызги, грохот, ярость. А на берегу сидит женщина и ждет. Она обязательно должна ждать. В этом ее способ счастья. Плохо тому, кто не оправдывает ожиданий женщины.