Научная фантастика - страница 14
Он уже не помнит, как все случилось, как он объяснил ей мучительное желание одинокого мужчины, не помнит, что она ему ответила (что-то насчет расовой чистоты самцов) и каким образом его рука оказалась у нее на талии; вероятно, сам того не желая, он ощутил тепло ее согретого солнцем тела, что-то пробудилось в нем, окатило мощной волной, одолело… Потом все закружилось — верхушка дуба, затем — уже совсем близко — трава, глаза доктора Веселовой, уже не такие строгие и не такие холодные, беловатый пушок над губой, горькие от какой-то травы губы. И только он ощутил в себе какое-то подрагивание, как перед стартом, как она оттолкнула его, вскочила, оправляя ладонями смятую юбку, и сказала строгим голосом врача:
— Держите себя в руках, Альфред. Вы не мужчина.
— Что?!
— Да, Альфред. Я ваш врач и отлично знаю, что говорю.
И тогда она рассказала о шраме, тонком, чуть приметном шраме в паху. Она обнаружила его случайно во время осмотра. Тонкая работа. Нейтроноскопия подтвердила, что это в самом деле шрам — след хирургической операции. Вероятно, удален один из производителей андрогенов. Потому-то я и поверила в чудовище, Альфред, потому и была уверена, что это не галлюцинация, сказала доктор Веселова. Я видела шрам от операции. Ее не мог сделать земной хирург.
Альфред молчал. Они закурили, повернули обратно и пошли вдоль реки, туда, где стояла ее машина. Оба молчали. Только раз она попыталась взять его за руку, но он решительно отступил в сторону. Так они и шли, порознь и хмуро, а у самой машины она деловито поцеловала его, села за руль, повернула ключ и в последний момент, нажимая на педаль, небрежно, нарочито служебным тоном, бросила:
— Приеду через три дня. Насовсем.
Ты помнишь, как бросился в дом, пиная двери, все девять дверей, которые нужно было преодолеть, чтобы попасть в ванную, а потом долго стоял перед зеркалом, всматриваясь в тонкий, белесый, почти невидимый шрамик, который оставила твоя неземная Джульетта, когда после поцелуя ты впал в блаженное беспамятство: оставила как знак вечной любви, как обещание верности.
Через три дня доктор Веселова переехала к тебе и стала просто Антонией.
Я не стану рассказывать о встрече и ее последствиях. Все зафиксировано в документах Фонда „Спейс рисерч“ и на моем теле. Важнее другое: имею ли я право их обвинять? Нет, господин Секретарь. Я не имею на это права и не обвиняю их. Чтобы правильно расценить их поведение, я должен исходить из их логики. Чтобы понять, чего они хотели, я должен думать, как они. Нельзя говорить о вине, если не знаешь, что и кому ты сделал, если не понимаешь, зачем ты это сделал.
Конечно, я могу строить догадки, подобно дереву, когда в него вгрызается пила. Но имеют ли эти гипотезы хоть какую-то ценность? Дерево надеется стать скульптурой или хотя бы бумагой. Может ли оно понять, что попросту ненужно? Ненужно нам?
Звонкоголосая моя Мортилия, с тоненькой, как у синички, шейкой. Золотой мой колобочек, ты хочешь коснуться солнышка, а сама заплетаешься в траве. Не ходи туда, болтушка, упадешь в бассейн. Держись за мой палец и давай погуляем с тобой, как положено отцу с дочерью. Рядом с тобой я становлюсь другим, вырастаю в собственных глазах, будто за мой палец держится весь мир, словно я веду за собой будущее, и я благословляю „Спейс рисерч“ за то, что меня вышвырнули за борт, иначе у меня никогда не было бы тебя. Все, что ты видишь, — собственность Фонда, у меня же ничего нет, кроме тебя, моя Мортилия. Перестань ты плакать, маме некогда. Я не могу тебя накормить, не умею, но зато как я тебя люблю! Эх ты, глупышка, ничего ты не понимаешь!
Это я-то не мужчина, Мортилия, я не мужчина! Не прикасайтесь ко мне, Альфред Медухов, вы не мужчина, — сказала тогда твоя мать. У вас в паху есть шрам, оставленный чудовищем, тоненький шрамик, так что ваша песенка спета, сказала она, и не пытайтесь, ничего не выйдет. Легла с предубеждением, чуть ли не с отвращением, откинув голову назад, и… Господи, что за глупости я говорю собственной дочери!
Потом я узнал: ее подослал „Спейс рисерч“, Институт перспективных исследований. Ничего себе исследования, верно я говорю, Мортилия? Тебе подсовывают красивую женщину, чтобы проверить, остался ли ты мужчиной после операции. Оказалось, что ты мужчина, и притом не такой уж плохой. А как она бежала потом мне навстречу: плачет, бедняжка, нос красный, бросается на шею, вот-вот взорвется от радости. Я беременна, Альфред, вправду беременна!