Наука о войне (о социологическом изучении войны) - страница 6

Вот до каких крайних выводов может дойти теория военного искусства, когда в основу ее не положено научное изучение природы самой войны.

Отрицание теории и систем объясняется как раз тем, что военная история свидетельствует о многочисленных фактах, в которых неумелое применение теории или какой-либо системы было ближайшей причиной поражения. И вот, опасение за такие последствия подсказало мысль о несостоятельности теории и систем. Произошло обычное заблуждение человеческого ума: злоупотребление теорией и системами, ложность теории и систем, рутинность[16], то есть применение системы уже отжившей, несмотря на появление новых факторов, — родили скептическое отношение к существованию самой теории, систем, к их полезной, а главное — совершенно естественной правоспособности на бытие[17]. Неверное употребление орудия привело к неправильному заключению о негодности его.

Социология войны, исследующая природу явлений войны, даст возможность определить те рамки, в которых применение данной теории или системы научно (пример — система Бюлова).

Эта наука явится не только обоснованием теории военной) искусства, но и указателем тех границ, в которых применение обобщений теории — законно, то есть научно.

Таким образом, социология войны даст должное объединение для теории военного искусства, которое выразится в обосновании и согласовании ее выводов и обобщений. Это объединение жизненно необходимо для всякой отрасли знания. Весьма невелико число лиц, говорит Огюст Конт, обнимающих своим умом хотя бы одну какую-либо (отрасль знаний) науку во всей полноте даже и в том случае, если эта (отрасль знаний) наука, представляет собою лишь часть большого целого. Большинство же ограничивается лишь специальным изучением более или менее обширного отдела, не особенно заботясь об отношении своей частной работы к общей системе. Необходимо поспешить избавиться от этого зла прежде, чем оно успело принять значительные размеры. Можно опасаться, что человеческий ум, в конце концов, запутается в лабиринте детальных исследований.

История развития наук показывает, что каждый раз, когда человеческий ум сосредоточивает все свое внимание на форме, а не на сущности, появляется схоластическое направление.

В особенности резко это можно заметить в средние века в философии: тенденция и метод, преобладавшие тогда, — диалектика. Рассуждают, аргументируют, делают бесконечные выводы, не проверяя принципов, которые стоят выше всякого анализа, так как сущность идей определялась догматом; мышление могло быть свободно только в методах объяснения у применения. В эту сторону и направлялась деятельность средних веков. Злоупотребление диалектикой вело к различным тонкостям анализа, к массе разделений и подразделений, к превращению логического рассуждения в словесный механизм и к крайнему злоупотребление формами мышления в ущерб самой мысли; одним словом — к формализму[18].

Приведенное выше характеризует эпоху, если так можно выразиться, периода «классической схоластики», то есть ту эпоху, когда схоластика властно царила во всех отраслях знания. Конечно, современное положение военных знаний не может быть полностью уподоблено этому. Но все-таки нельзя не заметить существования «схоластического направления» во многих произведениях военной литературы. Причина та же, что и причина схоластики средних веков.

Наука, поставившая себе целью исследование природы войны, поможет военным знаниям окончательно выйти из периода схоластики. Такое исследование, произведя научную оценку принципов военного искусства, позволит военной мысли выйти из области искусственных обобщений, подразделений и тому подобного на путь здравого и строго научного исследования.

Всякая наука слагается из двух факторов: 1) из ряда сведений, систематически расположенных, и 2) из совокупности методов или приемов, при помощи которых приобретаются эти сведения (методология или логика данной науки).

«Несомненно, наука, — пишет Д.С. Милль[19] — может достигнуть известной и притом довольно значительной степени развития без всякой другой логики, кроме той, какую эмпирически приобретают в течение своих занятий себе люди, обладающие так называемым здравым смыслом. Люди судили об очевидности и притом часто правильно, раньше, чем логика стала наукой, — иначе они никогда не могли бы ее сделать таковой. Точно так же громадные сооружения воздвигали прежде, нежели узнали законы механики. Но существуют некоторые границы, как для того, что могут сделать техники без знания начал механики, так и для того, чего может достигнуть мыслитель, незнакомый с принципами логики. Лишь немногие люди — благодаря необыкновенной гениальности или тому, что им удалось случайно приобрести ряд целесообразных умственных навыков, — могут работать без общих принципов точно так же или почти точно так же, как они работали бы, если б владели этими принципами. Но для массы людей необходимо или понимать теорию того, что они делают, или же руководиться правилами, установленными для них теми, кто понимает эту теорию. В прогрессе науки от самых легких до наиболее трудных ее проблем обыкновенно каждому крупному шагу вперед предшествовало (или же сопровождало и необходимо обуславливало его) соответствующее улучшение логических понятий и принципов в умах передовых мыслителей эпохи. И если некоторые из наиболее трудных наук и до сих пор еще находятся в столь неудовлетворительном состоянии, если в них не только так мало доказанного, но и не окончены еще споры даже о том немногом, что уже, казалось бы, доказано, то причина этому может быть именно в том, что логические понятия людей не достигли еще той степени широты и точности, какая потребна для оценки очевидности в этих областях знания».