Навстречу подвигу - страница 10
Лейтенант ушел, а Дубонос просидел на одном месте не менее четверти часа. Он никогда не мог предположить, что так тяжело приходить на новое место. Вот кровать Булавина. Может быть, это коричневое одеяло с потертой шерстью, очевидно полученное из запасов курортного ведомства, укрывало его предшественника. Он вспомнил свои встречи с Булавиным. Обычно они проходили накоротке. Последняя встреча — на торжественном обеде по случаю получения его дивизионом ордена Красного Знамени. Еще их решили поставить рядом, большого и маленького, и смеялись. Теперь шутки окончились. Булавина нет. Команда наершилась, плохо его принимает. А что, если за то, что он утопил свой корабль? Эта мысль обожгла его своей неожиданностью. Война? Но во время войны одни водят корабли хорошо, другие плохо. Потом, эта непредвиденная задержка у крымских берегов, вследствие чего самолеты врага настигли корабль на рассвете. Задержка произошла не по его вине. Пункт, указанный для высадки разведчиков, оказался хорошо охраняемым, и ему пришлось нащупать более удачное место. Он выполнил задание, но корабль все же погиб. Разве будешь объяснять каждому, как все произошло? Неплохо было бы рассказать историю последнего рейса вот этому лейтенанту, похожему на Милочкина, а он безусловно нашел бы время передать его рассказ команде. Хотя чего ему заискивать? Война продолжается, будут возможности показать себя и посмотреть на них. Померяться силами… Размышления, навеянные госпитальным бездельем и одиночеством, сейчас совсем не нужны. Дубонос встряхнулся, толкнул ногой дверь и, не разгибаясь, вышел из каюты.
В кают-компании, кроме Горигляда, командира ожидали, не начиная обеда, лейтенант Губанов — механик катера, сумрачный человек с руками, будто пропитанными соляром, и толстый краснощекий боцман Баштовой. На выцветшем кителе Губанова были два ордена Красного Знамени и медаль «За оборону Севастополя». Губанова Дубонос встречал в Хопи, вместе с Булавиным, и тогда этот неулыбчивый человек, с растопыренными белесыми бровями и морщинками по всему лицу, не оставил о себе почти никакого впечатления.
— У меня был механиком Денисов, — сказал Дубонос, когда все разместились за столом, — очень любил машины.
— Так и нужно, товарищ командир, — заметил Губанов.
— А вы любите?
Губанов приподнял брови, и мимолетная гримаска недоумения пробежала по его лицу. Но потом он снова точно замкнул лицо и бесстрастно сказал:
— Люблю.
— Очень? — спросил Дубонос, досадуя на себя за глупый, как ему казалось, разговор. — А водку пить любите?
— Не люблю. Водку пить не люблю…
— А вы, боцман?
— Могу, товарищ командир. — Боцман оживился. — Мы сейчас устроим. По правде сказать, уже приготовлено, но… не знал, как вы посмотрите, товарищ командир.
— Я смотрю положительно. В госпитале не попадало, скажу прямо, соскучился. Если бы только поковыряли, ничего, кажется, можно тогда спиртное. Но нашли еще шок. Откуда у меня шок? Придумали, наверное, врачи.
Боцман успел моргнуть коку, лично прислуживавшему у стола, и тот вскоре появился с графином и рюмками, которые он ловким движением расставил перед каждым. Команда, вероятно, уже пообедала, так как опять заговорила чеканка. Рюмки задрожали на столе. В открытый иллюминатор вместе со звуками чеканки входили запахи моря, и то виднелась, то исчезала полоса воды. На волнах прыгали щепки, и сизо-фиолетовые масляные пятна играли под солнцем.
Вместе со звуками пневматической чеканки, дробной и отчетливо-резкой, похожей на пулеметную строчку, долетали слова песни, известной Дубоносу только по мотиву. Он слышал когда-то эту песню, уже после оставления Севастополя, от моряков крейсера. Теперь бн внимательно прислушался, в такт мотиву пошевеливая губами.
Это было похоже на припев — повторили два раза. Потом снова ворвались басы, крикливо и надрывно, и слов не разобрать. На лице Дубоноса промелькнула досада. Горигляд переглянулся с боцманом, алчно оглядывавшим графинчик. И вот слова снова дошли до слуха, когда вырвался густой и отчетливый голос, очевидно, запевалы: