Навстречу подвигу - страница 21

Они собирались в разведку, четверо моряков-комсомольцев, отобранные из двух десятков добровольцев. В руки наших моряков попали списки казненных немцами детей, женщин и стариков. Немцы специально разыскивали и убивали семьи моряков-черноморцев. Списки были зачитаны на кораблях, базах, береговых батареях, в подразделениях морской пехоты, были розданы на руки. Все прочитали лозунги политуправления флота о новом преступлении немцев: «Моряк, отомсти фашистам за кровь наших детей, наших матерей! Смерть палачам!»

Четверо моряков сидели на берегу, на холодных и мокрых камнях. Они слушали, как кричит черный дятел, им нужно было освоить этот птичий язык для переклички в разведке, они слушали очень внимательно, наморщив лбы и шевеля губами. Василий Кричихин, огромный детина, стесняющийся своего роста, сутулый, с широкой грудью, внимательно следил за главстаршиной Грицаем, который стоял у скалы, вытянув шею, и скрипел с придыханиями и гортанным клекотом.

Грицай вырос в горах Адыгеи, и ему казалось, что в крике черного дятла было что-то похожее на говор адыгейцев.

Кричихину пришлось немало полазить в горах с отрядом морской пехоты; осенью он часто слышал вспугнутую рысь. Рысь визжала, как собака, и подражать ей было не так уж трудно, так же как вою волков, выходивших на оленьи тропы на пастбищах Абаго.

— Кричихин!

Кричихин вытянул шею и быстро закричал:

— Тр-р-р-р…

— Добро, — похвалил Грицай. — Вот именно так турчит черный дятел в хорошую погоду, а ежели в плохую, то у него тоньше получается.

Грицай запел:

— Ти-т-т-т.

В звуках была птичья тоска и, очевидно, страх. Моряки смотрели на серые клубы туманов, плывущих над горами, на свинцовую волну, ударяющую тяжело и лениво о берег. Вот при такой погоде должна именно так печально кричать умная птица.

Грицай опустился на камни.

— Я не люблю рысь, Кричихин, — сказал он тихо, — хитрая и подлая. Видал я однажды, как рысь бросилась на серну. Вцепилась в шею, грызет, когтями и зубами рвет жилы на шее. И кричит она как-то подло. Не стоит нам так перекликаться в разведке. Волк тоже подлый зверь. В стае хитер и, кажется, смел, а чуть отбился — трус. Недалеко тогда ему до шакала — тому и в одиночку и в стае страшно. Будем перекликаться черными дятлами. Потому кричит он по-другому в хорошую погоду, радость чует и никому не мешает жить, как рысь или волк. Одним словом, простая птица…

Птичьему языку учился и застенчивый старший краснофлотец Яков Викторов. Плотный и тяжелый, как слиток металла, батареец-комендор Викторов работал до войны на Севастопольском морском заводе и, конечно, редко слышал крики птиц. Лесная наука доставалась ему с трудом, и Грицай горестно качал головой, наблюдая, как тужился Викторов, как наливалась кровью его шея и играли на ней толстые жилы.

— Что же мне с тобой делать, Викторов? — вздохнул Грицай. — Может быть, ты попробовал бы мычать, как корова или буйвол?

— Попробую, — охотно согласился Викторов и замычал.

Тогда, не удержавшись, прыснул от смеха четвертый разведчик.

— Керим! Тебе сразу стало весело? — Грицай укоризненно покачал головой. — Что же ты, никогда у себя в Крыму не слыхал, как мычит корова или буйвол? Нехорошо, Керим. А ну-ка ты, Керим, закричи черным дятлом.

Керим — татарин из Крыма, ему не больше четырнадцати лет. Он небольшого роста, у него черные глаза, широкое лицо, вьющиеся волосы. Он стоял перед главстаршиной на расставленных по-чаплински ногах, в брезентовых брюках явно не по росту, в бескозырке, на которой видны были следы неумелой перешивки. Керим умел кричать по-птичьи, и Грицай долго слушал его. Улыбка разошлась по рябому лицу главстаршины, он подцепил Керима за штаны и, посадив рядом, полуобнял его.