Не был, не состоял, не привлекался - страница 70

Я сидел на уроке и ритмично крутил на карандаше небольшой треугольник. Не знаю, сколько минут я занимался этим приятным, хотя и монотонным упражнением. Наконец мой вращающийся треугольник был замечен, и математик сделал мне ироническое замечание: «Есть игры и поумнее. Например, шахматы». Я на миг замер, как охотничья собака, почуяв дичь. Математик сам шел в ловушку. «Если можно, я хотел бы сыграть с вами», – сказал я смиренно-лживым голосом. Это был удачный для меня выход из неловкого положения.

Через день специально к уроку математики мой друг Борька принес из дома небольшие шахматы. Математик держал слово, и мы сразились на большой перемене. Нас окружили ребята. Много. Все жаждали математической крови. Математик оказался слабым шахматистом. Он скоро попал в скверное положение, и, быть может, думал: «На кой черт я стал играть с этим балбесом? Пусть уж лучше бы он крутил свой треугольник».

Проиграв, математик улыбнулся, но совсем не так, когда ставил неуд. И заковылял из класса, слегка прихрамывая на своих длинных ногах, возвышаясь над злорадными пигмеями.

В ребячьих глазах мой авторитет подрос. Мое самомнение тоже.

Ананиашвили был строен, при усиках и, вероятно, красив. Он был дружелюбен и предупредителен даже ко мне, хотя мне было всего-то пятнадцать лет и, следуя общественному мнению, со мной можно было говорить на ты. Меня разрешалось даже выгонять из класса. Одна учительница этим правом пользовалась, да еще приговаривала: «Пойди-ка, поговори с нянечкой». Нянечками почему-то называли уборщиц.

Я и сам уважал себя не слишком сильно и поэтому без раздумья согласился, когда друг Борька предложил записаться в шахматный турнир под фамилией его дяди, которого я сроду не видел. Турнир проходил в Доме журналиста. Помнится, тогда он назывался Домом печати.

Я имел третью всесоюзную категорию по шахматам, густую шевелюру и очки, которые носил преимущественно в кармане.

На партию со мной Ананиашвили немного запоздал. Он влетел, извинился, всем поулыбался и уселся за столик. На край столика положил кулек шоколадных конфеток. Маленьких, кругленьких, кажется, называются драже. Предложил угоститься мне и нескольким мальчишкам, державшим наш столик под наблюдением. Мы посопели, застеснялись.

Хотя Ананиашвили мальчишкам нравился больше, чем остальные взрослые участники турнира, все-таки ребята болели за сверстника и жаждали поражения взрослого. Про Ананиашвили говорили, что он известный технический редактор или же редактор технической литературы, словом, стоящий человек.

Ананиашвили играл черными. Он двигал фигуры быстро, решительно, как лихой джигит. Тогда входила в моду игра блиц. Я блиц любил без памяти и изрядно набил руку. Поэтому я тоже ходы делал в темпе, сохраняя при этом тупое выражение лица.

На доске возникло положение, где можно было провести стандартную комбинацию. Я пожертвовал слона, объявив шах. Ребята обступили столик. Ананиашвили принял жертву, последовали шахи, и черный король направился вперед, на погибель. И вот мат! Ананиашвили вдруг исчез, хотя было немыслимо, чтобы он мог уйти, не попрощавшись. Мы с ребятами стали разбирать сыгранную партию и попутно съели все драже, оставленные Ананиашвили при бегстве.

Заканчивал турнир я под своей фамилией. Инструктор узнал меня и вывел из подполья. Кроме нашего турнира, где я занял первое место, провели турнир посильнее. Состоялось почти торжественное закрытие обоих турниров. Мне вручили приз – шахматы. Потом провели общий блиц для участников турниров. Тут Ананиашвили мог заметить, что зря он в партии со мной делал ходы быстро. Потому что я в блиц-турнире занял тоже первое место и был награжден кулем испанских апельсинов. Я взял шахматную доску – коробку подмышку, в другую руку куль апельсинов и направился к выходу, мрачный от смущения и гордости. И тут я услышал, что Вадим Андреевич, победитель сильнейшего турнира, объясняет группке каких-то мужчин и женщин мое общественное положение: «Школу он бросил, все время играет в шахматы и живет с призов».

Мне показалось это крайне обидным. Жил я исключительно на средства родителей, что принято считать приличным. В школу я ходил, не прогуливая. Мне там нравилось. И имел хорошие отметки по всем предметам. Даже по литературе. Но вот не понял, что в словах Вадима Андреевича содержится гипербола и юмор. Он тогда был просто журналистом, а потом стал известным писателем.