Не хочу обманывать - страница 11
Опять эти противные разговоры о деньгах.
Хоть один день не слышать этого.
— Простите, матушка, отец благочинный наверное уже ждет меня.
Я торопливо откланялся и поспешил в кабинет Лютого. На лице благочинного все еще царили святость и смирение.
— Документы в порядке, отец Ростислав. Уже поздно, но ничего, переночуете у нас. А завтра утром с богом и отправитесь.
Он остановился и вдруг, как будто вспомнив что-то, скороговоркой добавил:
— Да, не найдется ли у вас 500 рублей? На нужды церкви, разумеется.
Я был ошарашен. Чтобы так открыто, по-деловому требовали взятку — это не укладывалось в моей голове.
— Помилуйте, отец благочинный... Как можно! — в растерянности пробормотал я.
Лютый круто сдвинул брови.
— Значит, нет у вас? Что ж, бог с вами, — мрачно сказал он.
Я понял, что с этого момента в лице Лютого приобрел врага, который будет ждать удобного повода, чтобы окончательно расправиться со мной. Повод такой вскоре представился.
Как-то после службы ко мне подошли две женщины. У одной из них недавно умер муж. Другая, старушка в выцветшем платье держалась чуть поодаль.
— Ну что, Авдотья, все горюешь? — спросил я.
Я помнил, как она со слезами на глазах прибежала ко мне, умоляя отслужить погребение «всего за 50 рублей».
— Больше нет, батюшка, — клялась она. — Покарай меня бог, если лгу.
Она очень удивилась, когда я сказал, что буду служить бесплатно.
— А разве можно? — растерянно проговорила она. — Нет, батюшка, ты уж возьми 50 рублей, не побрезгуй. От бога больше, от нас меньше.
Я даже рассердился тогда на нее.
— Экая ты, право. Сказал же, что не надо денег.
— А как же? — все еще не понимала она. — Отец Евдоким говорил, что грех это...
За несколько месяцев, которые я провел в Вилково, я достаточно узнал о характере и привычках моего предшественника на приходе. Это был распространенный тип священника, единственным стремлением которого было набить себе мошну. Рассказывали, что однажды пришла к Евдокиму Трищенко бедная женщина.
— Батюшка, мать померла. Хоронить нужно, а денег-то нет. Хату только-только поставили. Сделай милость, благодетель, не откажи.
— Так говоришь, дом закончили? Вот его и продай. Деньги будут.
— Да что ты, батюшка. Покойник-то ведь не ждет. Да и хату как продать? Жить где будем?
— А мне какое дело? Нет денег, так и говорить не о чем. Да ты подумай хорошенько. Может, корова есть или вещички от покойника остались. Деньги всегда найти можно.
Даже во время богослужений, поговаривали, наставлял святой пастырь прихожан, как нужно заботиться о нуждах его кармана:
— Милые мои братья и сестры, в храм святой вы ходите с молитвой, надеясь снискать благодать божью. А благодарственной, угодной богу жертвы не приносите. Господу нашему приятно всякое воздаяние. И просфироч-кой маленькой, которая молитвами моими преобразится в тело господне, и копейкой не гнушайтеся. А то вот приходите сюда в храм, а толк-то какой? Только грязь наносите в святое место сие.
Как трудно было мне бороться с этой укоренившейся дикой привычкой смотреть на службу божью как на некое ремесло, требующее вознаграждения, а на священника, как на помещика, которому надо регулярно платить оброк, улещивать и ублажать подачками.
И вот стоят передо мной две женщины.
— Прости нас, батюшка. Опять провинились перед тобой. И рады бы для нашего храма святого, да мы уж старосте говорили — нет сейчас ничего. А он говорит, прогневите батюшку. Уйдет от вас, как отец Евдоким. Но ты уж нас, батюшка, не покидай. Полюбили мы тебя.
Я стою, изумленно пожимаю плечами. Не понимаю, о чем это она. Старушка в это время вступает в разговор: «А на храм мы обязательно найдем. Ты уж будь уверен. Себе чего не купим, а на церковь соберем».
Я уже начинаю кое о чем догадываться, все еще не верю, выясняю у других прихожан, и постепенно мне открывается чудовищная картина.
Староста и его приближенные, члены церковного совета занимаются прямым грабежом и подлогами: ходят по дворам верующих и, прикрываясь моим именем и благословением, требуют денег на ремонт церкви. А я, наивный простачок, нахожусь в неведении и позволяю ворам делать свое черное дело, да заодно и чернить мое имя.