Не кормите птиц с руки - страница 2

стр.



   - Это не ты... - губы дрожат, выговаривая слова, - это не можешь быть ты... Шестьсот миллиграмм кветиапина каждые двенадцать часов - без антипсихотиков твой мозг должен был убить тебя за сутки. Ты не могла выжить без лекарств...



   - Ненависть, доктор, хорошо мотивирует, - я позволяю себе усмешку; кажется, получается неестественно, - впрочем, надо признать: все эти годы приходилось постоянно повышать дозировку, а пару лет назад отказаться от сероквеля. Я... мои фармацевты разработали кое-что посильнее. Этим нельзя лечить шизофрению, но в данном случае...



   - За что вы судите меня? - голос доктора едва заметно дрожит, - За то, что я хотела сделать мир лучше? За то, что старалась заглянуть за горизонт? Вы ведь тоже ученый, вы должны понимать. То, чего мы добились, венчало историю. Разве... разве это плохо - менять мир к лучшему? Ведь вам дали Премию Мира - вы должны понимать! Вы накормили миллионы!



   - Я их убил.



   Мне хочется вложить в эту фразу хоть какой-нибудь отблеск чувств - не выходит. Звучит настолько обыденно, что теряется всякий смысл.



   - Знаете, доктор, в Корее, семь лет назад... То оружие создал я. Конторе нужно было что-то особенное, что-то местное, созданное коммунистами. Работали с тем, что было. А не было ничего - старое советское оборудование, практически нерабочее. И знаете, как мы проводили тесты? Брали сироту, вводили препарат, усыпляли хлороформом и препарировали. И наблюдали весь процесс - от первых признаков поражения до некроза внутренних органов. И знаете, о чем я думал, доктор? Сожалел, что в моей массачусетской лаборатории никогда не будет таких возможностей. А у вас они были...



   Умолкаю. Почему-то хочется курить - странно, давно не бывало.



   - Никакие мы не боги, - констатирую я, допивая коньяк.



   - Вы убивали чужих детей, а я пыталась дать будущее нашим!



   - Не бывает чужих детей, доктор. Вы знали о побочке, у вас была выборка. Эти семеро... дети эмигрантов. Ну а те полторы сотни маленьких американцев, простых воспитанников? Вы знали, что у них нет шансов: биполярное аффективное расстройство в ста процентах случаев. Но вам нужен был грант на исследования...



   Губы доктора дрожат - кажется, еще секунда, самообладание откажет ей и она разрыдается. Но доктор медицины Сара Гольцман, десять лет возглавлявшая крупнейшую в стране кафедру неврологии и клинической нейрофизиологии, сохраняет самообладание.



   - Вы... убьете меня?



   - Уже убил, - сухо констатирую я.



   Она все понимает, бросает взгляд под ноги, на тускло поблескивающие на свету осколки.



   - Необратимый ингибитор ацетилхолинэстеразы, - поднимаясь, поясняю я, - вы знаете, чем это грозит. Угнетение синапсов начнется через четверть часа.



   Руки Луки ложатся на плечи. Она прижимается ко мне всем телом, едва заметно дрожит. Я касаюсь ее руки там, где от большого пальца к указательному пробегает едва заметная татуировка - семь маленьких звездочек. Нам пора.



   - Я предложил бы вам помолиться, но мы оба уже давно не верим... в метафоры. Прощайте, доктор.





   ***



   Чтобы сделать журавлика, лист бумаги нужно сложить двадцать два раза. На воробья хватит восемнадцати, а на ворону - двадцати. Иногда можно не сгибать: вместо этого наметить кромку сгиба ноготком, но это трудно и поначалу ни у кого не получается. Лука владеет этим искусством в совершенстве - наверное, оригами единственное, что она вынесла из приюта.



   Оригами и талант, разрушающий ее изнутри.



   Лука складывает птиц... по две разные каждой рукой. Она может и не такое, но почему-то именно оригами завораживает. Всегда: приятно видеть, как простой лист бумаги обретает объем и смысл через простые движения изящных пальцев.



   Мы сидим в маленьком кафетерии на Орлеан-стрит, как раз там, где громада хайвэя Пуласки нависает над Элвуд-парком. Я пью черный кофе и любуюсь Лукой, а за окном шелестит дождь: с тех пор, как угас Гольфстрим, здесь всегда так.



   Вокруг пусто: как-то незаметно исчезли посетители, грузный хозяин заведения вышел в подсобку и не вернулся; растворились в дождливой серости шлюхи и торговцы крэком, одинокие прохожие и полицейский патруль. Я знаю, что это означает, но не придаю значения.