Не покидай меня - страница 8

Ира никогда не носила розовых очков, поэтому увидела и поняла все и сразу. Особенно после обеда у его родителей в чудовищной «сталинке». Она не знала только, как много Леня проявил упорства и упрямства ради того, чтобы ее приняли в семью. Возможно, единственный раз за тридцать четыре года своей жизни. Он никогда не был женат. Он ни с кем, кроме родителей, никогда не жил. Это был тот тип мужчин, которые обычно оставались холостяками, не в силах вырваться из теплого родительского гнезда.

Ко времени того знаменательного обеда у старших Заботиных, на котором Леня объявил о помолвке, Ира потеряла работу в журнале. Как, впрочем, и большую часть халтурок-подработок. В конце 1998-го, в начале 1999-го люди вылетали с работы пачками. Заботиных, казалось, мало волновали все эти передряги вне стен «сталинской» высотки. Старший Заботин продолжал писать и издавать свои философские труды, а младший все так же работал в своем институте (разве что благодаря Ириной протекции ему доставались в одном из издательств переводы латиноамериканских писателей, входивших в моду). У Заботиных красная икра как была к завтраку на столе, так и осталась. Нежнейшие фирменные тефтели и гороховый суп как подавались у них со времен Брежнева на обед, так и продолжали подаваться при Ельцине. В квартире Заботиных время, казалось, не имело власти. Отсутствие перемен, вечное спокойствие, невозмутимость и строгие правила походили на ту самую точку опоры, в которой Ира нуждалась. И долго не раздумывала, когда Леня предложил пожениться и переехать в его комнату в квартире родителей.

Ваня родился весной 2000-го. Виктория Павловна и Олег Иванович не произнесли ни слова упрека, не возмущались из-за того, что жизнь в квартире с появлением ребенка изменилась. Напротив, всячески помогали деньгами и связями, когда Ваня тяжело болел. Ира иногда со слезами думала о том, что попала к святым людям, а иногда — что к самым странным на свете. Бабушка и дедушка предоставили молодую семью самой себе: не лезли с советами, не устраивали скандалов из-за ночного плача ребенка. Но в то же время никогда не гугукали над колыбелькой и не проявляли того оправданного интереса и внимания к внуку своего единственного сына, которые отличали многих и многих бабушек и дедушек на этой земле. То была странная терпеливая добросовестность, замешанная на сдержанности, которую кто-то, возможно, принял бы за равнодушие. Такое отношение можно было понять, особенно зная «механику» семьи Заботиных, но принять сердцем было трудно. И Ира не приняла. Что-то нечеловечески выхолощенное было в квартире старших Заботиных и в их жизни. Словно они когда-то написали пьесу, оформили сцену-квартиру и годами играли свои роли, избегая интерпретаций и перемен. Это было совершенно непонятно для Иры. И когда через два года после рождения Вани отошла в мир иной дальняя родственница Заботиных, оставившая им в наследство квартиру, Ира почувствовала себя чуть легче. Спокойнее.

Ко времени переезда родилась Вероника. Ира привыкла к роли домашней хозяйки, хотя днем, когда дети спали, и нередко ночами корпела над текстами, помогая Лене. Сама искала себе подработку в редакциях и издательствах. Денег, конечно, всегда недоставало, но своя квартира в районе Дмитровки как-то повышала градус удовлетворенности жизнью и примиряла со многими вещами. Некоторых город просто выплевывал, не пережевывая. Кому-то ломал судьбу. Кого-то заставлял жить не так, как мечталось.

Ира считала, что ей повезло.

Единственная неприятность — двоюродный братец мужа Виктор, странный сынок младшей сестры Виктории Павловны…

Жить — сплошная скука, повторение пройденного. Он это понял давно. Еще в детстве. Удивительно хорошо помнил тот миг, когда эта отчетливая мысль посетила его, четырехлетнего «засиканца». Мать поставила перед ним ту первую ненавистную тарелку супа, которую он запомнил на всю жизнь. И не выпустила из-за стола, пока он, спустя два скучных часа, в соплях и с лицом, мокрым от слез, не оставил на дне тарелки холодную лужицу с одиночными рисинками и ошметками мерзкого лука. Потом таких тарелок с супом было много. И каждый раз надо было дождаться появления на дне сказочного идиота — Емели-дурака, державшего в расписных рукавицах волшебную щуку с открытой в жалобном вопле пастью. Суп поедался всегда скучно и долго. Всегда с бранью матери и подзатыльниками.