Не померкнет никогда - страница 5
Дмитрий даже обрадовался пришедшему сравнению. Давно ли и он, чуть ссутулившись, сидел на норовистом вороном, воткнув в небо сверкающее острие пики. На шлеме звезда, на груди голубые петлицы. А сабля с витой ручкой каждый шаг коня отмечает легким постукиванием о левый каблук сапога. Герой!
Дмитрий улыбнулся, представив себя этаким лихим рубакой. Вспомнились кавалерийское училище, ребята из эскадрона и песня, которую так любили они петь:
Воспоминания о недалеком прошлом и песня так увлекли его, что он не заметил, как под стук колес стал тихонько мурлыкать полюбившийся мотив:
Вдруг Дмитрий почувствовал в этих строчках несколько иной смысл:
Да, именно из Бесстрашной, из его родной станицы. И со всей силой вдруг вспыхнули воспоминания о далеком родном уголке в предгорьях Северного Кавказа.
Вот она, его родина, станица с таким поэтическим и мужественным названием. Забудешь разве узкие улочки, сбегающие по крутоярам к мелким речкам, высокие, поросшие густой шелковистой травой склоны водоразделов, теплые летние вечера с неумолчным стрекотом сверчков, запахами цветущих садов, сена и парного молока!
Вон там, по узкой извилистой тропке, в белой кипени цветущих яблонь идет к колодцу, звеня ведрами, его мать Матрена Прокофьевна. А у плетня, под окнами вросшей в землю небольшой, чисто выбеленной мазанки, привязывает своего коня отец. Вот только лица его Дмитрий никак разглядеть не может — не помнит. Как тот буденновец из песни, ускакал он в Гражданскую с отрядом красных партизан, да так и не вернулся. Зарубили его белоказаки где–то на Ставрополыцине еще в восемнадцатом году, когда Дмитрию всего пятый год шел. Лихой, говорят, был боец…
Всегда, когда приходила Дмитрию на ум эта песня, он вспоминал отца и мысленно старался как бы встать рядом, духовно поравняться с ним: так ли живет, то ли делает, сможет ли, как отец, до конца быть преданным делу, которому служит? Не сломает ли его страх или малодушие, когда ситуация потребует от него силы духа и твердости? Сможет ли, если придется, встретить смерть спокойно и с достоинством? Сможет ли, хватит ли сил?..
Дмитрий силился представить себе отца здесь, в этом вагоне, рядом с собой, среди этих бойцов, своих товарищей по оружию, с которыми, может быть, завтра придется идти в бой. Что сказал бы ему сейчас отец, что посоветовал?
Поезд немного сбавил ход. Убаюкивающая качка вагона, уютная темнота с мерцающим в ней огоньком вернули его мыслями в детство, к пастушьим кострам, к медвяным запахам цветущих луговых трав, к ночным лягушачьим концертам у реки, к сонному лошадиному фырканью.
Дмитрий вдруг опять вспомнил бойца, которому давал закурить перед отправкой эшелона, и только теперь обратил внимание на его речь: какое–то странное смешение русского и украинского языков, грубое «гэканье», бесцеремонность в обращении, «казачьи повадки», как сказали бы на его родине. А может, этот боец действительно откуда–то с Кубани, подумал Лавриненко. Что же раныые–то он не спросил его об этом? Дмитрия даже досада взяла. Возможно, действительно с земляком встретился. Эх, поговорили бы с ним о доме, о садах, о земле, об урожаях и, конечно, о лошадях. Хоть и стал Дмитрий танкистом, а все равно нет–нет да и захочется ему сесть на хорошего рысака и прокатиться с ветерком по степи, подышать вольным горным воздухом, побродить с конем по цветущему разнотравью.
Улыбнувшись, Дмитрий вспомнил, как, поступая в Ульяновское танковое училище, на зависть всем до самого зачисления носил шпоры с малиновым звоном. Но это был прощальный звон по той первой его привязанности, первой любви.
Мысли текли одна задругой, воспоминания уносили Дмитрия все дальше и дальше назад, к самому началу его жизни, к истокам всего, что помнилось. Сладкая дрема стала одолевать его… И вдруг оттуда, из детства, из далеких двадцатых годов, будто кто–то спросил его басовитым, с хрипотцой голосом: «Зачем оставил коня, сынок? Зачем верного друга поменял на бездушную машину? Помнишь ли наш уговор?».