Не склонив головы - страница 5

— Да, не легко… — глухо начал Луговой, — но наш народ…

— Э-э, брось! — вдруг раздраженно махнул рукой Соколов, — брось…

Луговой быстро поднял голову:

— Ты что же, считаешь, это — конец?!

— Ничего я не считаю, — еще с большим раздражением продолжал Соколов. — Сам раскинь мозгами: допустили до Москвы, Сталинграда. Вот же сволочь, куда докатился. И знаешь, главное, танки у него, самолеты…

Услышав шорох, Луговой предостерегающе приподнял руку.

— Правильна, Петро, ты прав, мы и говорить теперь не можем свободно, — с горечью откликнулся Соколов.

Луговой больше не возражал. Он решил дать товарищу высказаться и понимал, что Соколов изливает ему то, что давно уже выстрадано.

— Ты что думаешь, Петро, нас одной внезапностью взяли, может быть, даже испугом. — Губы Соколова искривились. Было неприятно видеть, как у него стало подергиваться веко.

— Нет, не только в этом беда, — покачал головой Соколов. — Внезапности пора кончиться ну… скажем, через месяц. Да, да не больше. Эх, Петро… — Соколов махнул рукой, замолчал.

— Значит, все летит к чертям, так, по-твоему? — не выдержав, резко спросил Луговой.

— А знаешь — у меня жена погибла, дочка… — очень тихо заговорил Соколов, — перед самым пленом письмо получил, разбомбили дом… — И снова в голосе его зазвучало озлобление. — У-у, гад… самолеты… техника… — он замолчал, уставился в одну точку. И Луговой вдруг почувствовал какую-то неловкость.

— Костя, ведь ты почти совсем седой! — он обнял товарища, — тебе пришлось не мало хлебнуть. А ты постарайся уйти из этого лагеря. — Не обращая внимания на последние слова Лугового, горячо зашептал Соколов, — иначе здесь пропадешь!

— Как уйти? — не понял Луговой. Он почувствовал, что у него напряглись мускулы, стало трудно дышать.

— Путь один — попасть в группу для отправки в карантинный лагерь. Есть такой в Каунасе. Туда часто отправляют от нас по двести-триста человек. Надо только в голову построения встать… отсчитывают всегда с левого фланга.

— А ты сам-то? — в волнении спросил Луговой.

— Мне здесь крышка. Не понравился эсэсовцу, тому, который ведает отправкой пленных. Он обещал сгноить меня здесь… Говорит — пули на меня не будет расходовать. — Соколов на минуту замолчал и уже с каким-то безразличием добавил: — Мне и баланды дают не полную порцию, приказ такой.

Наступила тягостная тишина. Соколов покосился на дверь:

— Пойду на место. Увидят тебя в моей компании, тоже попадешь на заметку. — Он поднялся, положил на плечо Лугового руку: — Сегодня воскресный день, на работу не погонят.

Луговой смотрел на товарища. Он шел медленно, тяжелой, усталой походкой. Луговой почувствовал, как к горлу подступил горький ком, и опустил голову.

— Петр Мыхалыч… а как же я? — услышал Луговой совсем рядом голос Пашки.

— Чего ты?

— Да вот, уходить-то отсюда, попытаться-то. — Пашка приподнял забинтованную руку, — помешает наверно?

Луговой понял, Пашка опасается, что эсэсовцы не включат раненого в группу для отправки в Каунас. «А ведь он прав, если даже удастся попасть в группу переходящего состава, то Пашку могут просто вышвырнуть».

— Ничего, Паша, попробуем пока здесь продержаться, да и присмотреться к здешним порядкам надо, а потом… потом видно будет. Одного тебя не оставлю, — твердо проговорил Луговой и заметил, с каким облегчением вздохнул парень.

Луговой сидел задумавшись. Многие военнопленные проснулись. На пороге появился охранник.

— Выходи! Живо!..

Снова внутренний двор. Военнопленные строятся. Вытягиваются две шеренги; в первой — новички. Эсэсовский офицер стоит в центре двора. Он в теплой шинели с меховым воротником, в фуражке. Фуражка заломлена на затылок, у нее — высокая тулья. У офицера румяное цветущее лицо. Только нос белый и очень длинный и кажется чужим на этом лоснящемся лице.

Офицер играет хлыстиком. Ему, видимо, доставляет удовольствие смотреть, как перед ним замерли шеренги. Он делает знак рукой. Подбегает охранник и ставит походный раскладной стул. Усаживаясь, эсэсовец не отдает никаких распоряжений и люди продолжают стоять по стойке «смирно». Проходит десять минут… двадцать… тридцать… Офицер зорко следит, чтобы никто не шевелился. Тех, кто сделал хоть одно движение, охранники бьют короткими резиновыми палками.